– Вас скоро тронут! За одно место! И очень больно! Вы как единственный установленный распространитель инфекции для многих смертельно опасны! Меня вы уже осчастливили! А Зотов с генералом?! А остальные невинные жертвы?! Да стоит им об этом узнать, вас тотчас же на куски порвут!

Конечно же, Василий Васильевич не был уж настолько наивен и безрассуден, чтобы совсем отмахнуться от прозвучавших в его адрес угроз, поэтому напрямую спросил у соседа, чего собственно тот от него добивается.

«А действительно, что?» – спросил себя Разумовский и, немного подумав, предложил ему, сохраняя втайне от всех истинную причину и цели, лечь к нему в клинику и пройти там обследование с целью обнаружения этого вируса и дальнейшего его изучения ради всеобщего блага.

Первоначально Ланцов стать подопытным кроликом наотрез отказался, затем после увещеваний и разъяснений профессора долго не соглашался, ссылаясь на занятость на работе, и все же мощным воздействием на его ставшую уязвимой совесть и обвинениями в эгоизме Иннокентий Сергеевич, хотя и с большим трудом, добился его согласия.

Обговорив сроки госпитализации и расплатившись по счету, они оделись и покинули заведение, и, оказавшись на улице и вдохнув полной грудью морозного воздуха, Василий Васильевич, пройдясь до угла дома, остановился и, устремив свой взор к светящимся в темном февральском небе трубам районной ТЭЦ, с минуту неподвижно на них смотрел, а в ответ на вопрос удивленного этим зрелищем Разумовского, объяснил ему:

– Горы при лунном свете вспомнились.

– Да вы, оказывается, поэт, – поиронизировал тот, и тут же позади них послышался женский крик, заставивший заговорщиков обернуться. С призывом остановиться к ним в накинутом на плечи пальто и съехавшем на сторону парике с косичками неслась во весь дух обслуживавшая их официантка.

Подбежав, она дрожащей рукой в перчатке протянула Ланцову недополученную ими сдачу в размере пятидесяти шести рублей и стала со слезами на глазах извиняться за свой обман, и Василий Васильевич, забрав у девушки деньги, слегка пожурил ее, а затем успокоил, сказав, что подобное в ее жизни больше не повторится, после чего с торжествующей улыбкой взглянул на профессора.

«Да он не поэт, а алхимик какой-то. Второй раз за сутки дерьмо в чистое золото превращает», – мысленно изумился тот, после чего они распрощались и, соблюдая правила конспирации, разошлись по своим жилищам.

При входе в подъезд Ланцову ударил в нос резкий и тошнотворный запах, и он поитересовался у испугавшейся его появлению престарелой консьержки причиной происходящего, услышав в ответ, что приезжавшие недавно по распоряжению Полукаева санитары травили в подъезде насекомых и грызунов.

Проживавший прямо над ним на втором этаже Полукаев занимал солидную должность в городской санитарной службе, вел довольно разгульную жизнь и, состоя в третьем браке, слыл отъявленным ловеласом и выпивохой, что сразу же навело Ланцова на мысль об истинных целях этой масштабной химобработки и ему тут же вспомнились предсказания Разумовского, что не вызвало у него, однако, панических настроений и желания отказаться от намеченных планов.

Перед тем как лечь в клинику, Василий Васильевич довел до логического конца задуманные им проекты и, прежде всего, добился от Игоря выполнения незавершенных им ремонтных работ в помещениях ЖЭКа, хотя тот, лишившись отцовского покровительства, испытывал серьезные материальные затруднения. Невзирая на это, Ланцов в своих требованиях к нему был непреклонен и на уступки сыну не шел, но попытался все ж таки убедить его в своей правоте, однако Игорь, не обращая внимания на все его доводы, отказывался его понимать и смотрел на отца, как на умалишенного. Поэтому расстались они по завершении всех работ, словно чужие – холодно и подчеркнуто официально, и Василий Васильевич с горечью сделал для себя неутешительный вывод: «В мать свою весь пошел, потому и вирус его не берет».

В те же дни согласно договоренности его посетила официальная делегация райцентра Осоки во главе с первыми лицами. За неделю до этого он связался по телефону с их самым главным и сообщил ему о своем безвозмезном даре. Тот первоначально решил, что его нагло разыгрывают, после чего, протестировав собеседника, долго не мог поверить его словам, а когда все ж таки осознал, что это не розыгрыш, принялся благодарить от всего сердца Василия Васильевича и клясться ему, что возродит очаг местной культуры. Однако Ланцову одних его обещаний показалось мало, и он пожелал зафиксировать их в юридическом документе.

После того как в присутствии высоких гостей он подписал у нотариуса в пользу райцентра дарственную на дачу, оставив себе лишь купленный, как посчитал он, на трудовые доходы катер, растроганные его щедрым даром «осоковцы» предложили ему обмыть этот исторический документ в ресторане, но он, сославшись на занятость, от выпивки отказался, пообещав приезжать к ним в свободное время на рыбную ловлю.

Но и на этом Ланцов не остановился и, окрыленный своим благородным поступком, продал за выходные на авторынке предназначенный для поездок на дачу свой почти новенький джип и перечислил все до копейки деньги на развитие музыкальной школы, где год назад вместе с земляками Шукурова производил ремонтно-строительные работы, а на «сэкономленные» в ходе их выполнения бюджетные средства и приобрел себе этот внедорожник.

Разумовский все это время сохранял за ним койко-место, ранее занимаемое покинувшим со скандалом клинику Авелем, и когда, казалось бы, все намеченное Василием Васильевичем было успешно завершено, и он с чистой совестью мог лечь на обследование, в дело снова вмешалась питерская погода.

После непрогнозируемой синоптиками трехдневной оттепели крыши значительного числа городских домов массово дали течь, и в квартиры последних этажей хлынули с потолков потоки талой воды, а на головы расслабившихся было горожан снова полетели сосульки. Оставить Ларису один на один с осаждавшими жилконтору взбешенными новым природным катаклизмом жильцами Ланцов, конечно ж, не мог, а потому, засучив рукава, приступил к ликвидации очередного стихийного бедствия.

Чтобы как можно быстрее очистить крыши от снега и заделать в них дыры, нужны были дополнительные рабочие руки, а для этого требовалась не предусмотренная госбюджетом наличка, и Василий Васильевич быстро распродал знакомым частникам припрятанные им еще с прошлого года для сына стройматериалы, инвентарь, инструменты и моторное топливо, а вырученные за это деньги пустил на оплату нанятых им на стороне работяг.

Такой креативный, но не вписывавшийся в рамки закона подход позволил ему за несколько дней разобраться с протечками, после чего к нескрываемой радости Разумовского он со спокойной душой отправился на больничную койку, оставив на хозяйстве Ларису.

Его госпитализация прошла буднично, и с направлением за подписью Разумовского и спортивной сумкой в руке он появился утром на отделении, где дежурная медсестра записала его в регистрационном журнале, а после проводила в палату с двумя еще спавшими в это время соседями. Там, разложив прихваченные с собой из дома вещи и переодевшись в спортивный костюм, он, вымотанный за последние дни работой, завалился по их примеру на койку и тут же заснул, однако уже через час был поднят с постели и направлен к завотделением, с нетерпением ожидавшему Василия Васильевича для согласования с ним плана его диспансеризации.

Всю последующую неделю он послушно мотался по кабинетам врачей, где его детально осматривали, прослушивали, просвечивали, брали анализы и вели собеседования разного рода специалисты, не посвященные в истинные цели обследования, но каких-либо значимых результатов это не принесло, а лишь добавило ему знаний о возрастных своих патологиях и накопившихся за годы жизни болячках, но никак не приблизило к разгадке главной болезни.

Не желая расписываться в своем бессилии, Разумовский придумывал и проводил все новые и новые исследования и эксперименты, а в разговорах наедине призывал Василия Васильевича к мужеству и терпению, когда же на десятый день тот не выдержал и засобирался домой, рассказал об отправленных им в институт микробиологии своему товарищу его проб и анализов и уговорил еще на несколько дней задержаться до получения результатов.