Что касается французов, то мы пережили тяжелое время, пока боролись с ними. Мы хотели, чтобы наш ультиматум истек в полночь в субботу (с 1 на 2 сентября 1939 года. — М. Д.); они потребовали еще 48 часов. Ты видела то, что произошло в итоге. Наши послы объявляли о войне в разное время. Мы предъявили наш ультиматум, они пододвинули свой, палата общин успокоилась, и министры-мятежники притворились, что никогда не намеревались бунтовать. Таким образом, война началась после короткой обеспокоенной ночи. Только то, что в таких случаях мозговая активность в три раза превышает ее обычный ритм, позволило мне провести свою передачу по радио, сформировать военный Кабинет, встретиться с палатой общин и отдать предварительные приказы в то ужасное воскресенье, которое, как сообщает мне календарь, было ровно неделю назад.
С тех пор, хотя со мной случались многие ужасные неприятности, особенно в течение одной бессонной ночи, но напряженность все-таки уменьшилась. У меня даже иногда находится время, час или чуть больше, когда мне почти ничего не нужно делать.
Жалко, что наши нервы, равно как и наше время, нужно было потратить на предупреждения о воздушном налете, которые оказывались ложной тревогой, но я предполагаю, что нужно ожидать подобного. Мы теперь будем вариться на медленном огне, постепенно переходя к обычной практике ведения войн.
Между тем Польша сдается намного быстрее, чем наши люди ожидали, но на Западе война, можно сказать, еще не началась. В течение некоторого времени стало более очевидным, что немецкий план состоял в том, чтобы сделать предложение о перемирии, как только они закончат свою Восточную кампанию, и они не сделают ничего, что бы подвергало опасности ее успех. Теперь я вижу, что Геринг запустил эту идею, сопровождаемую, как обычно, оскорблениями, хвастовством и угрозами. Наш первый ответ — объявление о военных приготовлениях на следующие три года. Затем я пойду встречаться с Даладье. Он готов приехать сюда снова, и думаю, что момент для мягкого движения с моей стороны наступил.
Одно только мне удобно. Когда война еще не была реальностью, я чувствовал, что был обязан проводить свою политику. Сегодня положение изменилось. С началом войны полдюжины человек могли бы занять мое место, и я не вижу, что у меня есть какая-то конкретная роль, пока мы не придем к обсуждению мирных условий, а до этого еще может быть далеко.
Случиться это может, но у меня есть чувство, что это будет очень длительным процессом. У всех есть огромное желание избежать войны, и оно очень глубоко простирается, конечно, это должно найти какое-то выражение так или иначе. Естественно, трудность в самом Гитлере. Пока он не исчезнет вместе со своей системой, не может быть никакого мира. То, на что я надеюсь, является не военной победой, — я очень сомневаюсь относительно ее возможности, — но я думаю о немецком крахе изнутри. Для этого необходимо убедить немцев, что они не смогут победить. И при правильной помощи США могли бы поймать момент и сделать это. С этой теорией нужно взвесить каждое действие в свете ее впечатления на немецкий менталитет. Сам я надеюсь, что мы не начнем бомбить их склады боеприпасов и цели в городах, пока они не начнут бомбить нас. Если этому суждено произойти, это обойдется нам дорого, но позволит и обвинить их в начале этого кошмара.
Мы получаем огромное количество замечательных писем, и многие из них выражают согласие с нами, несмотря на то, что пишут о сыновьях или мужьях, которые были призваны <в армию>. Ты в своем письме надеялась, что я не стану думать о бесполезности моих усилий. Действительно, я так и не думаю и сказал об этом. Это было, конечно, печальное разочарование, что мир не удалось сохранить, но я знаю, что мои постоянные усилия убедили планету, что нам не может быть выдвинуто никакое обвинение. То сознание морального права, которое немцам невозможно почувствовать, должно стать огромной силой для нашей страны.
Военный Кабинет разработал схему, в соответствии с которой только трое из девяти министров будут оставаться в Лондоне каждое воскресенье. Это позволило мне вчера ускользнуть с Энни после ланча, но мы возвращаемся сегодня днем»[524].
Несмотря на то, что формально Великобритания находилась в состоянии войны с Германией, фактически по оказанию Польше значимой помощи сделано ничего не было. Гитлер наглядно продемонстрировал на этой стране значение термина blitzkrieg, захватив ее за месяц. Вся союзническая деятельность была сосредоточена на так называемых «рейдах правды», которыми руководил министр авиации Кингсли Вуд. Они сводились к разбрасыванию с самолетов листовок, в которых британское правительство призывало прекратить войну. Французы заняли оборонительную позицию по линии Мажино и не собирались первыми идти в наступление. Эту политику горячо одобрял премьер-министр Чемберлен, основной идеей которого было «не допустить кровавых побоищ» и избежать жертв среди мирного населения: «Как я чертовски ненавижу эту войну. Я не был создан для того, чтобы становиться военным министром, и мысль обо всех тех домах, разрушенных в Ройал-Оуке, заставляет меня желать передать свои обязанности кому-то еще»[525]. Но точно так же он понимал, что передавать свои обязанности кому-то вроде Черчилля означает начать полномасштабную войну с бесконечным количеством жертв, а Невилл Чемберлен был буквально одержим тем, чтобы этого не случилось.
Это было его идеей фикс, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что кровь каждого убитого окажется на его руках и на его совести. Безусловно, в таком образе мышления его коренное отличие от государственных деятелей что Британии, что других стран и империй, которые пускали своих людей в расход без особенных колебаний и угрызений совести. Помимо прочего, мобилизован был его сын Френсис, которому предстояло служить в полевой артиллерии: «Френк в его униформе выглядит таким серьезным и смотрится лучше, чем когда-либо раньше. Он приобрел более зрелый и уверенный в себе вид, и я видел, что Эдвард (Галифакс. — М. Д.) был очень благоприятно впечатлен им»[526]. Галифаксы тогда гостили у премьер-министра в Чекерсе, это была середина сентября 1939 года. Дни Польши были уже сочтены, но появились и положительные новости о нейтралитете Италии, действительно, это было значительным облегчением для Британской империи. Хотя бы от войны в этом направлении Чемберлен был избавлен.
Пришествие в Кабинет министров Уинстона Черчилля принесло ему новые проблемы, так как Черчилль своей бурной деятельностью вносил сумятицу и только доставлял хлопоты премьер-министру: «Главная проблема с ним состоит в том, что он очень много говорит на заседаниях Кабинета, а его речи обычно не полностью, а то и вообще не относятся к вопросу, который мы обсуждаем. И второе, он все время пишет мне длинные письма на многих страницах. Поскольку мы встречаемся каждый день в Военном кабинете, это кажется абсолютно ненужным, но, конечно, я понимаю, что письма станут цитатами в книге, которую он напишет после всего этого. <…> До настоящего времени я не могу сказать, что У.Ч. был особенно полезен, хотя, конечно, он стал бы самой неприятной занозой, если бы теперь не входил в Кабинет»[527].
Поводов для беспокойства у премьера хватало и без Уинстона Черчилля. Из британских крупных городов проводили эвакуацию детей, в связи с чем распространялись самые невероятные и ужасные истории о том, как городские малыши из бедных кварталов приезжали к своим деревенским родственникам и шокировали тех и видом, и поведением, и манерами. Дочь Чемберлена, Дороти, занималась этим вопросом и лично слышала, как один ребенок написал домой, что ему вывели всех вшей, а другой никогда не видел простыней на постели и боялся на ней спать. «Она (Дороти. — М. Д.) рассказала нам о том, как одна хозяйка говорила, что никогда не знала, в каких условиях существовали другие, и ей было стыдно за то, что она настолько не осведомлена о жизни своих соседей. Всю оставшуюся мою жизнь я хочу попробовать покрыть причиненный ущерб, помогая таким людям жить более чистыми и более здоровыми жизнями. Конечно, разочаровывает, что время и деньги, потраченные на школы, не привели к лучшему результату, да, условия плохи, но я все еще убежден, что они бесконечно лучше, чем были 20 лет назад»[528], — писал Невилл Чемберлен сестре. Дух двадцатилетнего юноши, который когда-то строил школу и больницу для туземцев на багамском острове, а позже в качестве министра здравоохранения яростно боролся за создание условий жизни для бедняков, до сих пор был жив в нем. Это и было смыслом его жизни — помогать другим людям, а не воевать, обрекая всех на новые страдания.
