Решающая ответственность за миллионы жизней, а также сознание, что он может их спасти, вселяли в Невилла Чемберлена уверенность в своей правоте. Наиболее полно его взгляды отразились в подготовленной им декларации Национального правительства, которую он обнародовал 2 июля 1938 года. Отрывок о том, что в войнах не бывает победителей, а все только проигравшие, цитировался выше; вот еще несколько выдержек, помогающих понять образ мышления премьер-министра:

«Поразительный и трагический факт, что в настоящее время иностранные дела доминируют над умами людей нашей страны, почти исключая вопросы, которые в обычные времена заняли бы все их внимание. Действительно, в этом плане мы не одни, потому что, я думаю, все народы мира задают себе один и тот же вопрос: «Мы можем прожить нашу жизнь в мире или мы должны быть вовлечены в войну против нашей воли?» <…> Интересно, видел ли еще когда-либо мир такое зрелище человеческого безумия? <…>

Конечно, мы преуспели в том, чтобы сохранить нашу свободу, и если бы свобода была в опасности снова, если бы мы были уверены, что нет никакого другого способа сохранить ее кроме войны, мы боролись бы. (Аплодисменты.) Но подумайте на мгновение, во что применение силы вовлечет нас. <…> Именно такие мысли заставляют меня чувствовать, что это моя главная обязанность напрячь каждый нерв, чтобы избежать повторения Первой мировой войны в Европе. (Аплодисменты.) И я могу полагать, что любой, кто не ослеплен партийным предубеждением, любой, кто понимает, что означала бы новая война, может согласиться со мной и желает, чтобы я продолжил свои усилия для ее предотвращения. (Аплодисменты.)

<…> поскольку министр иностранных дел — член палаты лордов, в настоящее время большая часть ярости обрушивается на мою голову. Я не ворчу по этому поводу. <…> Но когда г-н Ллойд Джордж жалуется (как он это делал на днях), что я — очень упрямый человек, мой ответ состоит в том, что я не собираюсь отказываться от политики, в которую я верю, чтобы быть более угодным критикам, которые, кажется мне, столь же не осведомлены о происходящем, сколь и озлоблены. <…> Не думаю, что страна желает, чтобы мы отказались от наших попыток поддерживать усилия по сохранению мира, которые, как я все время слышу, уже изменили атмосферу на континенте к лучшему. Не думаю, что люди хотят, чтобы мы изменили отношение к проблемам и стали более агрессивны в своей политике, что может показаться очень героическим, но что склонно повлечь за собой ужасные последствия.

<…> Я не уверен, что общественность полностью понимает гигантские усилия, которые мы предпринимаем в нашей оборонной программе. <…> Не делайте ошибку, думая о природе этих приготовлений. Мне сказали, что, когда люди видят странных существ в противогазах и защитной одежде, они начинают думать, что правительство, должно быть, ожидает нападения на нас в ближайшем будущем. Но эти приготовления не означают, что война неизбежна. Они не означают также и то, что война когда-либо произойдет вообще. Этого не случится, если мы сможем помочь разрешить эту ситуацию, но мы должны признать, что воздушная война вводит новые условия и вовлекает в войну население в целом. Это достаточно отличается от того времени, когда войны велись только армиями и военно-морскими флотами.

<…> Но все наши приготовления — не признаки грядущей войны, а просто проявления благоразумия и здравого смысла. Я просил бы вас помнить также о том, что все, что делается здесь для улучшения мер, способных предотвратить воздушный налет, делается во многих других странах. <…> Это должно заставить нас всех понять, что означала бы сегодня для наших родных и близких война, если бы она началась. Это должно усилить наше намерение избежать конфликта, если таковое будет возможным. И было бы настоящей ошибкой предполагать, что общественное мнение не имеет никакого эффекта даже в странах, которыми управляют диктаторы. Я руководствуюсь соображением, которое дает хорошие основания надеяться, что мы подготовим для всех нас более мудрое и счастливое будущее, если убедим людей улаживать их разногласия обсуждением, нежели идти на риск с ужасными последствиями, которые приносят войны. Это и есть цель, к которой правительство продвигается, и хотя прогресс медленный, и хотя у нас время от времени случаются неудачи, все же мы можем сказать, что сделали и успехи (Аплодисменты.)»[410].

Чемберлен не лукавил. Попытки историков обрисовать ситуацию так, будто он тянул время, чтобы подготовить Британию к войне, поэтому «унижался» перед диктаторами, не находят подтверждения в реальных и, к сожалению, утопических целях премьер-министра. Спустя 30 лет после всех этих событий его помощник и «злой гений» сэр Хорас Уилсон в интервью, которые он раздавал до крайности редко, скажет, что «целью нашей политики тогда было не допустить войны в целом, навсегда»[411]. Слишком велика была цена, которую должно было заплатить человечество за новую мировую войну. Невилл Чемберлен отдавал себе в этом отчет, и тем страшнее для него было принятое позже решение о ее начале. Но летом 1938 года он все еще оставался полон надежд и решимости сделать все, что только было возможно, чтобы подобного не допустить.

В течение июня и июля переговоры между правительством Бенеша и Конрадом Генлейном были возобновлены, но даже при всем давлении, какое оказывали на обе стороны британское и французское правительства, не говоря уже о германском, они так и не смогли прийти ни к какому решению. Неожиданно проблеск надежды возник с германской стороны: «Сообщение к нам прибыло через окольные и неофициальные каналы, Гитлер хотел бы знать, что мы скажем, если он пошлет одного из «руководителей» для неофициальных переговоров. Мы сделали осторожный, но дружественный ответ, и эмиссар приезжает завтра. Галифакс увидит его в понедельник»[412]. Эмиссаром был капитан Видеман, близкое доверенное лицо Гитлера, а одним из «руководителей», разумеется, должен был быть Герман Геринг, всегда заинтересованный в улучшении отношений между Британией и рейхом.

Переговоры прошли на Итон-сквер в доме Галифакса в середине июля. Видеман пересказал общие фразы о немецкой доброжелательности и мирных намерениях, но его визит имел небольшой эффект, да и способность лорда Галифакса к переговорам такого уровня не особо располагала к доверию. Зато в искаженной форме информация о том, что правительство Его Величества ведет тайные переговоры с эмиссаром Гитлера, появилась в прессе, к огромному негодованию всех участвующих сторон. А также тех, кто об этой миссии Видемана заранее информирован не был, в частности герра фон Риббентропа. Да и в британском министерстве иностранных дел многие чиновники думали, что их выключают из внешнеполитической деятельности.

Единственное, что представлялось премьер-министру возможным на тот момент, — это направить в Прагу своего представителя. Представителем этим стал лорд Рансимен (его старый коллега по Национальному правительству МакДональда), которому предстояло изучить сложившуюся ситуацию и выступить в качестве посредника между правительством Чехословакии и Генлейном. Но и эта инициатива оказалась безрезультатной. Рансимен прибыл в Прагу 3 августа 1938 года и должен был там пробыть полтора месяца. Сам же Чемберлен в это время подхватил какой-то вирус, не чувствовал ни запахов, ни вкусов («Ни поесть, ни покурить! Эх, чтоб меня, Бог ты мой!»[413]) и лежал с температурой на Даунинг-стрит («Одна вещь бесспорна: Галифакс был очень благодарен, что я на месте и он может консультироваться со мной лично»[414]), просматривая отчеты Рансимена, которые не сулили ничего хорошего. На уступки, какие были необходимы для преодоления возникшего кризиса, не хотели идти ни Генлейн, ни Бенеш. Рансимен составил им так называемый «4-й план», который основывался на программе Генлейна и который уже после прямого давления Гендерсона и Бонне чехи принять все-таки согласились, но лишь 5 сентября, когда было уже слишком поздно. В Нюрнберге начался традиционный партийный съезд, на котором Адольф Гитлер мог объявить о начале войны с Чехословакией из-за упрямства герра Бенеша.