Итоги визита лорда Галифакса не понравились Энтони Идену, который уже давно считал, что его ущемляют в Форин Оффисе, а этот визит теперь уже рассматривал, как попытку и вовсе ослабить его влияние. Оптимистично были настроены только Гендерсон («это слишком человеческое чувство: хвататься за соломинку») и Чемберлен. Последнего вообще мало что могло расстроить. «Умеренный оптимизм», который внушала ему полученная основа для будущей тяжелой работы, был его неизменным спутником: «Немецкий визит был, с моей точки зрения, большим успехом, потому что это дало начальную точку к созданию атмосферы, в которой было бы возможно обсудить с Германией практические вопросы о европейской структуре положения. <…> То, чего я хотел, — чтобы Г. (Галифакс. — М. Д.) убедил Гитлера в нашей искренности и установил, какие цели тот себе наметил, — я думаю, было выполнено. <…> Короче говоря, я вижу достаточно ясно линии, по которым мы должны двигаться, но время, которое понадобится для удовлетворительных выводов, будет долгим, и мы должны ожидать временных неудач. Все равно препятствия не выглядят непреодолимыми, особенно если пресса и палата воздержатся от издевательств над нами. Между тем атмосфера в Берлине решительно более ясна, и даже Геббельс обещал быть хорошим мальчиком в будущем»[368].
Премьер-министр Чемберлен уловил главное: немцы не исключают возможности заключения «соглашения четырех», что вполне отвечало его давней идее о создании «международной полиции». Правда, в изначальном варианте 1934 года он планировал включить в этот договор еще и Чехословакию и Польшу, но настроения (особенно германские в первую очередь) конца 1937 года уже говорили о том, что вряд ли бы это было возможным. Хотя та же Польша в 1934 году заключила соглашение с рейхом сроком на десять лет[369], так что за нее можно было не волноваться, а Чехословакия была связана договорами с Францией и СССР.
С французами же и решил теперь проконсультироваться Чемберлен, вызвав в Лондон Шотана, нового премьер-министра, и месье Дельбоса, министра иностранных дел. Дела во Франции обстояли неважно. По воспоминаниям Бонне, еще в октябре Чемберлен говорил с Шотаном с глазу на глаз. «Хочу с вами поговорить о французской авиации, — сказал британский премьер. — Вся информация, которая поступает в Лондон, приводит нас к выводу, что она находится в плачевном состоянии. Знаем мы и о том, что Германия создала великолепную военную авиацию. В Англии мы приняли большую программу создания военной авиации, выполнение которой займет от двух до трех лет. У вас во Франции нет современных самолетов и вы еще не готовы к их серийному производству. Это очень опасно для вашей страны. Я немного стесняюсь говорить с вами об этом, потому что знаю, что это интересует прежде всего Францию. По этой причине я захотел затронуть этот вопрос вне официальных переговоров. Уверен, вы поймете, что мои слова продиктованы духом дружбы»[370]. Сокращение рабочей недели до сорокачасовой по требованиям профсоюзов привело к сокращению французского производства самолетов до пятидесяти в месяц, тогда как рейх производил 300, все это только нагнетало обстановку.
Новые англо-французские переговоры проходили 29–30 ноября 1937 года. В самых сердечных выражениях Чемберлен заверил французов, что Британская империя была и остается их неизменным союзником, хотя о назревавшем чехословацком вопросе предупредил, что Британия не одобрила бы военное вмешательство Франции в германо-чехословацкий конфликт. Все вопросы в Европе должны были решаться путем мирного урегулирования, плебисцитов и т. п. — таковой была основная линия британского правительства, выраженная Чемберленом. Сам он давал высокую оценку этим переговорам, ему очень нравился «маленький, быстрый и остроумный» Шотан. По итогам было впервые озвучено, что Британия и Франция согласны рассматривать колониальный вопрос, если это будет необходимо в целях общего урегулирования международного положения. Заявление было, прямо скажем, смелое.
Главное же опасение французов все же состояло не в том, что Британия за счет их колоний хочет договориться с рейхом, а в том, что она заключит одностороннее соглашение с Италией. Опасался этого и Иден, Чемберлен же, напротив, очень хотел уладить дела с Муссолини, который уже присоединился к Антикоминтерновскому пакту и вышел из Лиги Наций. Более того, Чемберлен знал, что если кто-то и сможет договориться с дуче, то только он. Ждать от министра иностранных дел, который испытывал к Муссолини личную неприязнь, положительных шагов в итальянском направлении не приходилось. «Я говорил с принцессой Марией Луизой[371] после банкета во Дворце во вторник, и она сообщила о разговоре, который только что имела с графом Гранди, он сказал ей: «Вы знаете, ваш премьер-министр внушает самую большую уверенность в Италии. И не в одной только Италии. Везде, куда я иду, я слышу, что вся Европа смотрит на него как на единственного человека, который может вытащить всех из наших проблем»»[372]. Итак, премьер-министра назвали груздем, теперь предстояло лезть в итальянский кузовок.
Опять-таки вопреки мнению, что все это коварно проделывалось за спиной министра иностранных дел, Чемберлен еще до Рождества 1937 года говорил с Иденом о необходимости решения проблемы с итальянцами. «Я сказал Э. (Энтони. — М. Д.), что боялся, как бы мы не оказались в тупике, если будем придерживаться той линии, что не можем открыть переговоры, пока Лига не дала нам разрешения»[373]. До того же Рождества премьер-министр, с абсолютного согласия Идена, учредил пост главного дипломатического советника. Этот пост, как заметил в мемуарах Иден[374], был сродни посту главного индустриального советника, который занимал сэр Хорас Уилсон, к которому министр иностранных дел также имел неприязненное отношение. Главным дипломатическим советником стал Роберт Ванситтарт, покинув пост заместителя главы Форин Оффиса к большому удовольствию Чемберлена. Премьер не без оснований полагал, что «Ван» своей франкофилией и ярой германо- и италофобией сбивает Идена с толку, тем более что для этого многих усилий не требовалось. Заместителем же министра иностранных дел стал сэр Александр Кэдоган: «Я думаю, что это изменение будет иметь большое значение в Ф. О. и что, когда Энтони может работать над своими идеями с нормальным думающим человеком, таким как Кэдоган, он будет намного более надежен»[375].
Обсудив все дела, Иден уехал отдыхать на Ривьеру, где замечательно проводил время с Уинстоном Черчиллем и Дэвидом Ллойд Джорджем, оставив главным в Форин Оффисе премьер-министра. Тот проводил время с Галифаксом, обдумывая сближение с Италией. По-прежнему все упиралось в признание итальянского завоевания Абиссинии де-юре, которого было не сделать в обход Лиги Наций, а Лига, в свою очередь, не спешила его выдавать, тем более что Муссолини уже ее покинул. Чемберлен говорил: «Мы должны приблизиться к решению вопроса общего умиротворения, в которое каждый должен сделать свой вклад, в том числе и <признанием> де-юре той земли»[376]. Вторым камнем преткновения была антибританская пропаганда, которую активно вели итальянские СМИ, что особенно раздражало Идена, почему он и не хотел предпринимать никаких усилий для переговоров между ними, пока эти выходки итальянской прессы не прекратятся.
Галифакс, во всяком случае по впечатлению премьер-министра, был согласен с Чемберленом насчет ситуации в Италии: «Переговоры должны начаться, и когда это произойдет, вопрос пропаганды будет решен сам собой»[377].
