В ноябре в Берлине проводилась всемирная охотничья выставка. Для британской секции Гендерсон лично выбивал у правительства средства, так как Британия поначалу в ней вовсе не планировала участвовать, но после согласилась. Галифакс получил приглашение принять участие в этом мероприятии в качестве магистра по лисьей охоте, коим он официально и являлся. В Кабинете на тот момент Галифакс имел кресло лорда-председателя; получив приглашение, «Эдвард был очень удивлен и послал приглашение Энтони… <…> выражая желание отнестись к этому с большой серьезностью. Таким образом у него был разговор с Энтони и Ваном (Ванситтартом. — М. Д.), первый сказал, что был бы «весьма счастлив», если бы он поехал, в то время как второй настаивал, что ездить не надо, поскольку, конечно, начались бы щекотливые вопросы. Когда Эдвард сказал мне про все это, я был несколько растерян. Я искал другую возможность, которая будет нам предоставлена. Я назначил встречу с Эдвардом и Энтони, и теперь официально зафиксировано, что Э. поедет в 10-х числах следующего месяца»[359].
Первоначальная растерянность Чемберлена сменилась уверенностью, что работать надо и с этой возможностью. Иден, вопреки расхожему мнению, был в курсе этой поездки с самого начала. Миф о том, что все это происходило за его спиной, активно развивал Уинстон Черчилль[360], тем не менее это было неправдой. Скорее, Иден и Галифакс изначально это обсуждали за спиной премьер-министра Чемберлена. Иден, который, более того, инструктировал и Галифакса, и Гендерсона, прибывшего в Лондон, что надо дать Гитлеру понять — его вмешательство в дела Австрии и Чехословакии будет расценено однозначно отрицательно Британской империей, казалось, тоже особенно этому не противился. Противился этому, и, как выяснилось, делал правильно, уже сам Гитлер. У него было «внедренное отвращение к частным контактам с дипломатами, которым он не доверял как классу»[361]. К тому же он не любил охоту, поэтому выставку посещать не хотел, а соответственно и встречаться с Галифаксом в Берлине тоже. Но все же личный разговор их был необходим, поэтому немцы и британцы условились о том, что лорд Галифакс посетит Бергхоф, резиденцию Гитлера в Берхтесгадене.
Тут запротестовал уже Иден, потому что это превращало частный визит и «случайную» возможную встречу Гитлера и Галифакса в визит официальный с той подоплекой, что Британия ищет встречи с германским канцлером. К тому же все это еще просочилось в прессу, и хотя в официальном заявлении Форин Оффиса было подчеркнуто, что это будет частный визит частного лица, шумиха вокруг предстоящей поездки была немалая. Заволновались французы, но Иден успокоил их, что никакой смены вектора в британской политике ждать не следует, и заверил их в том, что отношения с Францией остаются такими же сердечными. Сам министр иностранных дел простудился и заболел, но в таком состоянии все-таки дошел до Даунинг-стрит, 10, где нашел Чемберлена и Галифакса, обсуждающих сообщения прессы о предстоящем визите. Недовольный тем, что что-то обсуждают без него, Иден стал спорить с премьер-министром, и в итоге тот послал его домой пить аспирин и лечиться.
Спокоен в этой нервозной обстановке оставался только сам непосредственный участник предстоящих переговоров лорд Галифакс: «Я не могу притвориться, что был когда-либо очень жизнерадостен по поводу результата этого приключения. Но, оглядываясь назад, я не думаю, что сделал что-то плохое, и я, конечно, рад был иметь случай увидеть лично такое бесспорное явление, каким был Гитлер»[362]. На выставке в Берлине лорд Галифакс, безусловно, стал главным экспонатом. Возвышаясь над собравшейся толпой приветствовавших его немцев (а Галифакс был очень высокого роста в 6,5 фута или 1,96 метра), он производил приятное впечатление, вселяя надежду на дружбу с Британией. Обедая с четой фон Нейрат, Галифакс вновь пригласил министра иностранных дел посетить Лондон, чтобы перевести переговоры двух правительств на новый уровень. Иными словами, до непосредственной встречи Галифакса и Гитлера все шло очень хорошо. И премьер-министр, оставшийся на острове, также был полон оптимизма. Он встречался с Болдуином, который пребывал на почетном отдыхе: «С. Б. сказал мне в Хетфилде, «это будет замечательно для вас, если вы можете восстановить европейский мир. У меня не хватило энергии, чтобы сделать это за два мои последние года». Я ответил, что будет замечательно, если европейский мир будет обеспечен, и неважно, кто сделает это»[363].
В тот же самый момент весьма своеобразно сделать это, то есть восстановить европейский мир, пытался лорд Галифакс, который вечером 19 ноября 1937 года добрался до резиденции Адольфа Гитлера. «Снег лежал на земле, но дорожка и крутые ступени к дому были подметены. Когда я выглянул из окна автомобиля, на уровне глаз я увидел посреди этого подметенного пути пару ног в черных брюках, оканчивающихся лакированными ботинками. Я предположил, что это лакей, который спустился, чтобы помочь мне выйти из автомобиля, но почему-то не торопился вытащить меня, когда я услышал фон Нейрата или кого-то еще, хрипло шептавшего мне на ухо: «Der Fuhrer, der Fuhrer»; тогда меня осенило, что ноги принадлежали не лакею, а Гитлеру. И выше брюки переходили в пиджак цвета хаки с повязкой свастики. Он вежливо приветствовал меня и провел к дому»[364]. По дороге Галифакс, естественно, рассказал фюреру, как ошибся, приняв его за нерасторопного лакея, весело и дружелюбно смеясь. Фюрер ограничился кислой улыбкой в ответ на это, многообещающее начало встречи было положено.
Собственно, в таком же комичном ракурсе она и проходила далее. Галифакс, как бывший вице-король Индии, жаловался на Ганди, Гитлер без тени усмешки советовал расстрелять того, а заодно и нескольких членов ИНК[365]. Фюрер жаловался на демократические страны, так как любые усилия по достижению понимания между ними и рейхом их парламенты и пресса могут сделать невозможными. Галифакс в ответ на это сказал, что зря тогда тащился в такую даль, так как менять политический строй Британская империя точно не намерена. Отбросив шутливые темы, они все-таки смогли прийти к кое-какому результату. Общими тезисами было то, что Германии от Британской империи нужны колонии, разговор о которых мог быть отложен на долгосрочную перспективу, но в итоге он должен был состояться.
В краткосрочной перспективе Гитлер не видел невозможного для создания «соглашения четырех» (Германии, Италии, Франции и Британии), но в первую очередь его интересовали отказ от «Версальского менталитета» (во всех значениях, в том числе и в пересмотре территориальном) и признание Германии великой державой. Галифакс заявил, что все изменения в Европе должны быть осуществлены «только в ходе мирной эволюции», но возможно, что Гитлер по-своему трактовал это определение. В продолжении всей встречи Галифакса не покидало ощущение (сложившееся не только из-за разных языков и общения через переводчика герра Шмидта), что он говорит с человеком совершенно другой формации. Равно как несколько лет назад он беседовал с Ганди, выпустив его в итоге из тюрьмы, так теперь он разговаривал и с Гитлером — как «с человеком с другой планеты». На следующий день он гостил в Карин-халле у Геринга, с которым нашел общий язык быстрее. Может быть, ввиду куда большей приветливости маршала, может быть, ввиду того, что сам Геринг симпатизировал идее налаживания англо-германских отношений.
А еще через день он завтракал с доктором Геббельсом: «Я ожидал, что он мне сильно не понравится, но стыжусь сказать, это было не так»[366]. Они говорили о прессе; в частности, Геббельс указывал на образцовое поведение германских СМИ в дни отречения короля Эдуарда VIII, в то время как британская пресса не оставляет «бесстыдную моду» нападать на фюрера. Галифакс заявил, что фюрер — фигура спорная, а Эдуард VIII — конституционный монарх. Так или иначе, действительно британская пресса остро ранила Гитлера, но все попытки немцев донести это до сознания англичан оканчивались неудачей. И даже премьер-министр, сам регулярно от британской прессы страдающий, в том числе и от самой лояльной «Таймс», которая, бывало, извинялась перед ним дважды за день за допущенные неточности и искажение информации, ничего не мог бы с нею сделать, если бы захотел. Парадоксально то, что два, мягко говоря, недолюбливающих друг друга человека, практически никогда не сходившиеся во мнении, — посол Гендерсон и Иоахим фон Риббентроп — впоследствии именно британскую прессу винили в ухудшении отношений между их странами[367].
