Невилл Чемберлен был человеком деловым и порядочным. Идея его возвращения в национальную политику, да еще и в виде начинающего депутата палаты общин, к декабрю 1917 года становилась все более призрачной. Хотя он и продолжал следить за политической жизнью, более того, его старый «добрый» друг Аддисон вроде бы собирался создавать комитет по речным каналам и пригласить Чемберлена на пост его главы, но пока не торопился. Все это терзало Чемберлена неопределенностью его положения, «…ну, почему, почему, я не удалюсь из общественной жизни окончательно. Я буквально заболеваю при мысли об интригах, ревности и подлости всего этого»[93], — причитал он в письме сестре.

И чтобы отвлечься и не чувствовать себя подвешенным на ниточке жуком, он вновь главным своим занятием сделал такой простой и понятный ему бизнес — оживил свое присутствие в фирме «Хоскинс» и стал заниматься проблемами рабочих. Если не в масштабах страны, то хотя бы в масштабах своего производства он мог обеспечивать им сносное положение и в военное время, чтобы «показать нашим людям, что они не рассматриваются нами как бездушные рабочие машины и что Совет проявляет человеческий интерес к ним и их развлечениям»[94]. Но что говорить о простых рабочих, если даже самим Чемберленам, семье очень обеспеченной, приходилось в тот период достаточно туго. Вплоть до того, что они приобрели корову, а потом еще и двух кроликов ввиду угрозы голода зимой 1917/18 года. Идея домашнего зверинца принадлежала Энни, и она с успехом ее реализовывала.

В Городском совете Бирмингема началось определенное движение — просить Чемберлена вновь стать лорд-мэром города. Эту возможность он решительно отверг, а вот от поста заместителя мэра не отказался и вошел в комитет по градостроительству. Снова он начал активно заниматься тем же, чем и до своего отъезда в Лондон, тем, что знал, любил и умел, как мало кто в Англии и практически никто в Бирмингеме. Включился в проблему здравоохранения, которая с притоком раненых с фронта, а также беженцев стояла очень остро. Его старшая сестра Беатрис работала в организации Красного Креста и, заразившись там тяжелой формой пневмонии и проболев всего несколько дней, умерла в ноябре 1918 года. Ей было 56 лет. И хотя их отношения с Невиллом были уже не такими близкими, как в детстве, он тяжело переживал эту утрату: «Огромным удовлетворением мне служит только то, что она дожила до этого момента и смогла увидеть окончание войны. Ее патриотизм был так горяч, и сама она так упорно работала, чтобы помочь конец войны приблизить, что я думаю, для нее это означало даже куда больше, чем для большинства из нас»[95].

В ноябре же предыдущего, 1917 года с фронта пришла другая трагическая новость: любимый кузен Норман пропал без вести. До этого, весной, погиб еще один его кузен — Джон. Поначалу Чемберлены надеялись, что Норман попал в плен, но надежды на это таяли с каждым днем. Командир его роты прислал письмо, где рассказал о последней атаке, в которой участвовал Норман Чемберлен, и сообщил, что ни живого, ни мертвого его не нашли. Нашли тело Нормана только в феврале 1918 года, ошарашив всю семью этим известием. Чемберлен был «ужасно подавлен его утратой… <…> невозможно думать, что такая яркая, такая сильная индивидуальность должна была выгореть как свеча»[96]. Чтобы увековечить память Нормана, «самого близкого друга, который у меня был», Чемберлен даже написал и издал его небольшую биографию, «думая о том, чтобы будущие поколения нашей семьи поняли, насколько Норман способствовал фамильной известности»[97]. Так высоко оценить простого солдата — это было со стороны сына «строителя Империи» и брата «великого джентльмена» не только трогательно, но и благородно.

Эти утраты, безусловно, наложили серьезный отпечаток на характер и образ мышления Невилла Чемберлена. Сам он никогда участия в боевых действиях не принимал, но он видел бомбежки Бирмингема и Лондона, видел гибель мирных людей, и, возможно, именно это не позволило ему позже рассматривать «людей с улицы» в качестве пешек в своих партиях, заставляло ценить каждую человеческую жизнь. Хотя, казалось бы, в первую очередь этому должны были научиться фронтовики, своими глазами видевшие все ужасы войны, однако же немногие из них эти уроки усвоили. Многих эта первая война нового типа, нового характера и масштаба ожесточила, привила им цинизм и лишила милосердия.

Чемберлену на тот момент война внушала лишь одну мысль, что он должен продолжать пытаться что-то сделать для своей Империи в столь нелегкий для нее период. Еще в декабре 1917 года он отметил в дневнике: «Я не думал бы повторно войти в политическую жизнь, если бы не военное положение нашей страны. Но я не могу быть удовлетворен своим эгоистичным интересом к бизнесу»[98]. В феврале 1918-го после поминальной службы по Норману Невилл напишет: «Его жизнь была посвящена другим, я чувствую себя презренным в сравнении с ним»[99]. Однако всеобщие выборы, традиционно проводившиеся в мае, на военный период обычно откладываются, поэтому ему ничего не оставалось, кроме как работать и ждать окончания войны.

Победу Бирмингем встречал с выстраданной радостью. Городу и его жителям, не говоря уже о бывшем лорд-мэре, за время войны серьезно досталось. «Как только официальные новости объявили (о подписании перемирия. — М. Д.), было приблизительно 10.30 утра. Все население буквально потекло на улицы. Конечно, больше в этот день никто не работал, но, вообще говоря, люди были замечательно организованны и сдержанны. Несомненно, то, что столь многие потеряли родственников и близких, сдерживало общее настроение… Лорд-мэр вышел на Викториа-сквер[100] и обратился к людям; вдохновленный, он попросил, чтобы наступила минута молчания в знак уважения к погибшим и раненым. Как и тебе, мне сперва было трудно все это осознать. Это сознание только теперь начинает приходить, как солнце каждое утро, и я благодарен, что больше не будет ежедневных жертв»[101].

После Компьенского перемирия между Германией и странами Антанты, подписанного 11 ноября 1918 года, всеобщие выборы были назначены на 14 декабря. Бирмингем в то время после расширения избирательных прав насчитывал порядка 450 тысяч избирателей и 12 избирательных округов. Баллотировался Невилл Чемберлен в парламент от Ледивуда, центрального округа старого Бирмингема. Сам он был не в восторге от предстоящих избирательных мероприятий: «Приехал Лео Эмери, и мы все время выступали, проводя предвыборную кампанию. Между нами, я ненавижу это дело, и уж ни в коем случае не с нетерпением жду следующих нескольких недель»[102].

В его быстротечной избирательной кампании главным стал следующий тезис: «Лучше всего показать нашу благодарность тем, кто боролся и умер за Англию, мы могли бы, сделав нашу страну лучшим местом для жизни. Моей единственной причиной войти в парламент является желание помочь осуществить эти преобразования». Его основными идеями оставались социальные реформы: установление порядочной минимальной заработной платы, сокращение продолжительности рабочего дня, налаживание отдыха и досуга рабочих, их образование, пенсии по старости, а также пособия для вдов и сирот. Иными словами, это было прекрасное социалистическое направление. Хотя и баллотировался Чемберлен от партии юнионистской, которая была объединена с консерваторами, а не от лейбористов или вигов. Не забывал, кстати, он и о тарифной реформе, за которую так долго боролся его отец.