С утра Игорь Константинович был не в духе. Когда жена за завтраком попыталась завести разговор о предстоящих Лешиных оценках за третью четверть, буркнул что-то невразумительное, прибавил громкости в телевизоре и отгородился газетой. После завтрака оделся, быстрее обычного причесался, сказал: «Я на стройке» и отбыл, с привычной небрежностью чмокнув жену где-то возле уха.

Поставил «джип» перед крыльцом, заглянул в кабинет, бросил дипломат, спросил у Светочки, нет ли чего срочного, мимоходом провел пальцами по пышной груди, чуть приподнял, словно пробуя на вес, но не задержался, а отправился в гараж.

Черная «семерка», снова с родными номерами, стояла на канаве раздетая — без крыльев и дверей. Маленький квадратный дядя Степа, шевеля прокуренными усами, рявкнул:

— С осени надо было мастику обновлять, а не к весне, когда железо уже прогнило до дыр!

— Машина, Гнатюк, нужна, чтоб на ней ездить, а не чтоб железо сохранять! Ваше дело — чинить, мое — решать, когда чинить!

Прошел в конторку, раскрыл книгу регистрации техобслуживаний, убедился, что записи сделаны как надо, «семерка» стоит в ремонте аж с двадцать восьмого февраля.

Вернулся в кабинет, по дороге захватив у Светланы записи звонков. Перезвонил по двум местным номерам, со Сбербанком переговорил к обоюдному удовольствию, а Глущенко на месте не оказалось, убыл в областное управление — видно, о том и хотел доложиться. Еще позвонил по сотовому в город, но Батюха коротко сказал, что занят и перезвонит.

Игорь Константинович недовольно поморщился, снова вышел, совершил утренний обход стройки, перемолвился парой слов с прорабом, выругал, почему до сих пор не отремонтировали гусеничный кран, и решил, что можно ехать в город. Снова вернулся в офис, с отвращением сбросил выпачканные глиной сапоги, переоделся в приличный костюм, надел австрийские туфли и почувствовал себя человеком. Проверил по блокнотику график — сегодня его ждала в восемнадцать Карина. С сожалением подумал, что придется искать кого-то вместо Ираиды, и ощутил на миг чувство потери — все-таки будет не хватать этого мягкого, пышного тела… Боже, какой она дурой оказалась!..

Открыл дверь в приемную, Светочка тут же вскочила с готовностью, но Игорь Константинович жестом велел ей сидеть, приказал подать «короллу» с водителем, подождал, пока она вызвала Шульгу по громкой связи и выключила микрофон, сообщил, что уезжает в город и, как обычно, велел тех, кто в списке отмечен птичкой, переадресовывать к нему на мобильник, а с остальными — коротко: кто звонил, что передать…

Ради календарной весны уже пару дней проглядывало солнышко, дорогу подсушило, и Шульц гнал ходко. Игорь Константинович просмотрел несколько бумаг, а потом придремал. Ночами ему зачастую не удавалось выспаться, и он привык добирать при каждом удобном случае, благо путь до города и обратно занимал часа два — не так из-за дальности, как из-за узкой и плохо содержащейся дороги. После германских автобанов, выстроенных ещё при Гитлере, Лаврентьев на родимые дороги не мог смотреть без отвращения.

Городской офис Лаврентьева располагался в арендованном одноэтажном домике, во дворе, и снаружи имел самый непрезентабельный вид. Зато место было хорошее, в центральной части Чураева, совсем рядом с Областным УВД разделял их только сквер с декоративным бассейном, известным среди горожан под названием «восьмерка», да два узких проезда, и сейчас, когда деревья стояли голые, «серый домик» отлично просматривался.

«Королла» свернула во двор, и Лаврентьев недовольно нахмурился. Прямо у дверей офиса торчала «эмка» Сивкова. Юрка, как звал его весь город, был из породы «уличных брокеров», то есть не имел легальной фирмы, но деньгами ворочал приличными для своей весовой категории. На «эмке» он разъезжал в пику более солидным коллегам, которые признавали только иномарки. Положим, на антикварном автомобиле у него стоял движок от тридцать первой «Волги», и подвеска тоже, хитро переделанная и приспособленная, но зато кузов был родной, сто раз рихтованный и латанный, с подножками, с запаской снаружи, над задним бампером.

Лаврентьев выбрался из «короллы», открыл ключом дверь офиса. Сивков ввалился следом.

Игорь Константинович прошел в кабинет, повесил пальто на плечики в шкафу, сел в кресло и только тогда сказал:

— Привет, Юрик! С чем пришел?

— Это как же «с чем»? Сколько можно за нос водить? Ты долг собираешься отдавать, или мне на тебя людей выпускать?

Ишь как отвалилась челюсть у Лаврентьева! От такой наглянки у самого отвалилась бы, но Слон велел ничего не бояться и переть буром. Не то сейчас время, не станет Лаврик пускать в ход силу и на громкий скандал не пойдет. Кандидат, ити его мать! Ему теперь себя блюсти надо, как просватанной девке. Это потом, после выборов, чем бы ни кончились те выборы, он сможет за все отыграться, но до той поры ещё дожить надо, как раз такими словами Слон и сказал, а когда Слон такими словами говорит, умные люди слушают и догадываются. Ладно, то их дела, а пока отчего не разыграть комедию? Даже забавно…

— Какой должок? — Игорь Константинович недоуменно свел брови. — Что-то ты, Юрик, чудишь…

— Гарик, ты мне тут только не строй из себя склероз! Или пятьдесят тысяч долларов США — это для тебя такой пустяк, что и помнить не стоит, не то что возвращать? Плюс сложные проценты — а? — Он выхватил из кармана ксерокопию расписки и помахал в воздухе.

У Лаврентьева сжались челюсти, проступили желваки.

— Господин Сивков! По-моему, замечание о склерозе — не по адресу. Ваш заем… — он вытащил из кармана блокнотик, раскрыл в конце и быстро сориентировался в шифрованных записях, — …со всеми оставшимися процентами был вам полностью возвращен двенадцатого октября 1994 года. Под расписку, между прочим, которую вы подписали в присутствии двух свидетелей.

Сивков захлопал глазами:

— Гарик, ну брось ты со мной разговаривать на басах… Это ж уже совсем беспредел какой-то получается, я тебе как другу, под ерундовые восемь процентов месячных, и ты проценты честно платил, бля буду, но потом, когда прикрыл лавочку, сразу шкуру сменил, и не найдешь тебя, и не поймаешь… Поимей совесть, для меня полсотни косых — это серьезная сумма, у меня бизнес шатается. Проценты — хрен с ними, ещё подожду, но вклад мой отдай, слышь, Гарик?

И такой поворот разговора, от наглого наезда к шакальей униженности, тоже Слон присоветовал, даже репетировал, показывал, как надо. А теперь чуть-чуть выставить зубы:

— Ну что мне, боевиков на тебя насылать? Так не поднимается рука, столько ж лет корешили, не, правда, ну фиг с ними, с процентами, отдай пока пятьдесят тысяч! А если не боевиков, то могу в суд подать, у меня ж не только ксерокопия, у меня и оригинал твоей расписки в надежной заначке лежит, только совесть не позволяет, тебе ж сейчас такой суд — как серпом по пальцам, ну давай все по-людски, по-хорошему сделаем…

Лаврентьев хмурился все сильнее:

— Юрик… Какой оригинал? Ты же мне его отдал, когда деньги забирал! Или ты какую-то хитрую игру затеял…

— Да какую игру?! Сука буду, меня ж черные за жопу взяли, мне сейчас хоть умри, а я ведь тебя не дергал, молчал, сколько мог, понимал, тебе сейчас и такая малость нужна…

Лаврентьев покачал головой:

— …или у тебя, Юрик, совсем крыша поехала. Я ведь прекрасно помню, что все тебе вернул, до копейки, как договаривались. В тот день я ещё троим, кроме тебя, возвращал вклады, под расписку, и у меня специально двое пенсионеров в соседней комнате сидели, заходили по вызову и на сложенной расписке писали, мол, свидетельствую, что этот документ при мне подписал гражданин, предъявивший паспорт на имя — и так далее… Ты что, правда не помнишь?

Сивков молча покачал головой.

— Юрик, то ли тебя действительно крепко достали, то ли… Ты бы зашел к невропатологу, а?