Самых хвалебных отзывов заслуживал и ансамбль Скрипалюка. В первом отделении, правда, когда играли Делиба, Борис Олегович больше внимания уделял салатам и бифштексу. Когда же за роялем появился изрядно постаревший, но по-прежнему кругленький и по-прежнему блистательный Ливанов и начал увертюру к «Порги и Бесс», тарелки были забыты. Наплывали воспоминания юности, предательски увлажнились глаза. Да и у Инги Харитоновны грудь вздымалась чаще обычного.

Ансамбль отыграл программу, в небольшом зале раздались негромкие, но продолжительные аплодисменты.

Борис Олегович оглянулся и поманил к себе стоявшую в сторонке прекрасного сложения блондинку в строгом черном костюме.

— Простите, сударыня, мне показалось, вы здесь… э-э… распорядителем…

— Чем могу помочь?

— Нельзя ли попросить, чтобы исполнили «Strangers in the Night»?

— Our pleasure, sir, — с прекрасным нездешним прононсом ответствовала блондинка и проплыла к подиуму.

Борис Олегович проводил её взглядом, отметил царственную осанку и признал, что в «Комфорте» все действительно по высшему классу.

Тем временем блондинка негромко сообщила Скрипалюку:

— Юрий Геннадиевич, Слон просит «Странники в ночи».

— Елки-палки, — изумился Скрипалюк, — у нас Слон сегодня? Погоди, Ирочка, это который?

— За четвертым столиком, сделанный под Ширвиндта, с толстухой.

Скрипалюк обернулся к четвертому столику, едва заметно кивнул, приподнял смычок.

Среди негромкого гомона благопристойной публики почти неслышно прозвучала пущенная вместо проигрыша строка рефрена. Скрипке отозвалась сдержанная, робкая россыпь одиночных нот рояля. И вот наконец вступили дуэтом альт с виолончелью…

Это было прекрасно. Борис Олегович едва сдерживался. У него закипало в горле, он вдруг вспомнил далекие годы, когда был тощим и голоштанным, и подумал: «Так стоило ли? Разве может сытая жизнь, игра, власть заменить эти подступающие слезы, это чистое волнение души?..»

Впрочем, минута слабости окончилась вместе с финальным крещендо.

Борис Олегович поднялся, погладил по плечу растроганную супругу, прошел к оркестру, пожал руки всем пятерым музыкантам, приговаривая:

— Ах, господа, какая мелодия — и какое исполнение! У меня тридцать лет с плеч свалилось. Спасибо, спасибо…

На обратном пути остановился возле блондинки, вновь занявшей обычное место, протянул ей сотенную купюру (естественно, зеленую), сказал:

— Сделайте одолжение, передайте музыкантам — мне самому неловко унижать их искусство. А вот это, — добавил вторую сотню, — лично Ливанову.

— Прошу прощения, у нас не принято, — твердо возразила блондинка.

— Зато принято у меня! — надменно свел брови Дубов.

Достал ещё десятку, сунул все наглой девчонке и проследовал к супруге.

— Нам пора.

Инга Харитоновна вздохнула, оставила недопитый кофе и поднялась. Неизвестно откуда возникший официант успел отодвинуть её стул, незаметно сунул Дубову счет и только поклонился, когда тот вручил деньги и ленивым движением пальцев показал, что сдачи не надо.

Идя к выходу, он ещё раз покосился на блондинку. Знакомое лицо… Откуда? И только у гардероба, подавая супруге шубу, вспомнил:

«Да ведь это та девчонка, которая стараниями господина Манохина и его половины попала в махденский бордель, а после сбежала! Конечно, на видеозаписи у неё не было этой царственной мины… С характером девчонка! Впрочем, другая оттуда и не выбралась бы. А я на неё напустился — нехорошо, это же моя благодетельница…»

Улыбнулся. Действительно, как бы иначе удалось взять к ногтю Кучумова, не будь той видеозаписи, разоблачающей шалости полковничьей великовозрастной дочурки и зятька?.. Кстати говоря, и небесполезное знакомство с Колесниковыми тоже состоялось из-за этой блондинки…

Бригадир Алексей сказал в уоки-токи: «Ребята, подавайте» и первым вышел на лестницу. Чисто. Шагнул в наружную дверь, подождал, пока подъедет «вольво», спустился с крыльца, проверил, на месте ли «чероки», открыл заднюю дверцу.

Когда уже сворачивали с Галицкой, Борис Олегович сказал:

— Ну что ж, Алексей. Праздник кончился, начинаются будни. Завтра же и приступайте.

Утренний повтор третьей серии Настасья Матвеевна напросилась смотреть к Антоновне. Марья ящика не любила, и будь это хоть «Секрет тропиканки», хоть «Династия», только послала бы старинную подругу подальше. Но «Место встречи изменить нельзя» — дело другое. Положим, Марья все равно бурчала, что против книжки кино слабое и что напрасно братья Вайнеры согласились на изменение сюжета, но тут уж Настасья с Марьиными интеллигентскими мнениями никак не соглашалась. И правильно изменили, никак нельзя, чтобы Варя Синичкина погибла. Горя и в жизни хватает, а в кино наши должны немцев (ну, врагов, значит) победить, а Она должна с Ним остаться.

А к подруге Матвеевна напросилась по многим причинам. Во-первых, свой старый «Рубин» она загоняла до полной серости, и в дневное время смотреть его вовсе никакой возможности, а у Марьи «Электрон» хоть тоже не новый, но включает она его редко, только программу «Время» послушать, так что все на месте — и яркость, и контрастность. Во-вторых, в Марьином подъезде коллективная антенна лучше принимает станцию «Семь-плюс», без полосочек, и звук от выступлений депутатов по второму каналу в фильм не лезет. И в-третьих, самое главное, нельзя такой душевный фильм в одиночку смотреть или, не дай Бог, с молодыми, которые в жизни ничего не видели. Представляете, на стенке висит простой репродуктор, а они пальцем тычут и спрашивают, это что за фигня.

Хотя с Антоновной смотреть — тоже не сахар. Все ей не так: и бобочки двухцветные тогда ещё не носили (а может, в Москве уже носили, это до нас пока мода доползла!), и американскую песенку про бомбардировщиков по радио не крутили, а только на пластинках, и зачем это всех в парики обрядили — и Юрского, и Гердта, и Джигарханяна… Парики ей, понимаешь, помешали! И даже Конкин ей не годится, говорит, не может у Шарапова такой пацанячьей морды быть, если он войну в штрафбате прошел!

Но все равно с ней веселее — с молодыми про такое не поговоришь, они ж даже в жизни не видели, как парни воротничок от тенниски поверх пиджака носят…

Так что вы думаете? Только название показали, начали рекламу крутить, «престиж-блок», как обрубился свет! Как раз на «сладкой парочке»…

Подставили табуретку под счетчик, Антоновна кое-как влезла, проверила свои автоматические пробки — все у ней с выкрутасами! — нет, говорит, это не пробки, это в сети тока нет.

— Фаза, значит, — авторитетно сказала Матвеевна. — Щас я в аварийку дозвонюсь. От тебя можно?

Как стали брать не просто за телефон, а за наговоренное время, уже и с таким приходится считаться.

— Звони, — ответила Антоновна, — небось не разоришь! После того, как держава постаралась, нас с тобой уже никто не разорит.

Дозвониться удалось с шестого раза, аварийка переспросила адрес и усталым голосом сказала, что днем надо звонить в ЖЭУ, а не к ней. Настасья Матвеевна ей сказала, куда бы им всем вместе с ЖЭУ идти, и решила дозваниваться в милицию — там ещё остались кой-какие дружки: когда она на пенсию собиралась, они только-только учились наган на пузе носить… Но тут замолотили в дверь.

Марья Антоновна поплелась открывать, бурча, что можно бы и в звонок позвонить, но сообразила, что света нет, звонок, значит, не работает, и потому «Кто там?» спросила уже спокойно.

Оказался это Мишка-табачник, который удрал от дочки на побывку. Пыль вытереть, краны проверить, всякое такое.

— А, девушки, вас тут двое! — завопил Михаил Маркович. — Здрасьте! Я так догадываюсь, вы названиваете в аварийку, так я зашел сказать, чтоб вы не мучились! Уже приехала! Постояла возле «Комфорта», поговорила с директором — это подумать только, нормальный еврей, последний из могикан, а заведует бардаком! — и поехала к трансформаторной будке.