— Кстати, а на рояле вы тоже умеете играть? А то у меня тут простаивает без всякой отдачи очень большой рояль.

Скрипалюк настороженно взглянул на хозяина. Коган редко шутил без продолжения. Похоже, не просто так он заглянул на репетицию.

— Знаете, мальчики, когда я был совсем молодой, мы просто помирали от хорошего джаза. Балдели, как сейчас выражаются. Юрка Сопля садился за фэ-пэ и начинал «Чучу» или там «Странники в ночи», «Дым», «Чай на двоих». Про «Сан-Луи» я и не говорю. А «Компараситу» и «Амаполлу» мы знали наизусть, когда фигурного катания ещё вообще не изобрели. А попозже появились «Бэса мэ мучо» и «Ту, соло ту», хоть это уже из другой оперы, но мы от них тоже помирали. Так вот скажите, мальчики, вы мне можете устроить хороший вечер старого джаза? Нет, я понимаю, против Моцарта и Вивальди это не музыка, но против Маши Распутиной и «На-Ны»… Ну, так что скажете, господа консерваторы?

Господа консерваторы (они все действительно кончали консерватории, без этого в первые оперного оркестра не выбьешься) переглянулись. Владимир Васильевич отложил свой альт, уселся за рояль, поднял крышку, мягко провел пальцем по клавишам, пыли не обнаружил и, на секунду растопырив руки над клавиатурой, взял звучный аккорд. Потом пальцы словно бы нерешительно затоптались по клавишам: пам-па-ра, па-ра-ра-ра, парара-рара…

«Пам» — это Жора дернул струну на своем басу.

Владимир Васильевич продолжил резвей и уверенней. Лева мягко улыбнулся и поддержал короткими акцентами виолончели. А когда сам Скрипалюк заставил свой «балалайпром» пропеть чуть ли не человеческим голосом «Джон, вот ю вэйт», хозяин расплылся в улыбке:

— Мальчики, так вы же, оказывается, и душевную музыку можете играть, а не только уважаемую! Если это не «Чуча», так я глухой и немой!

Он прошел к роялю, жестом остановил развеселившихся музыкантов.

— Ладно, мальчики, ещё успеете порезвиться. Юрий Геннадиевич, сделайте мне программу. Хорошую программу. Не жлобскую, без всяких там буги-вуги, а такую, чтоб от этих мелодий таяло сердце. Я соберу под это дело старшее поколение, и они станут у нас постоянными клиентами.

— Непросто это, Виталий Ефимович. Одно дело — сбацать на скорую руку для пьяной компании, и совсем другое — сделать на уровне. Это где сейчас ноты соберешь, да пока переложим для нашего состава, да ещё без альта…

— Не надо без альта. Вы ребята хорошие, но в этом деле любители. Найдите настоящего профессионала, посадите за рояль — ну что, мне вас учить?

Хозяин ушел, а «консерваторы» закурили.

— И где сейчас взять хорошего джазового пианиста? Если кто и был, так он давно за бугром, — вздохнул Лева. — Одни мы, как идиоты, тут припухаем…

— Да ладно тебе, дай нам Бог до старости так припухать. А насчет заграницы, то сколько им там нужно Ростроповичей? — отозвался Владимир Васильевич.

— Братцы-кролики, я кажется знаю, как нам решить все проблемы, вмешался Жора. — С неделю назад я ехал на трамвае и заметил на Грушевской Толю Ливанова. Он был облезлый и ободранный, но трезвый.

— Жора! — восторженно воскликнул наглый Левка. — Вот за что я тебя люблю! Глупости свои ты оставляешь при себе, а вслух говоришь только умные вещи!

— Жорик, и ты знаешь, как его найти? — спросил Скрипалюк.

— Я знаю, — сказал Владимир Васильевич. — Привести?

— Ну, посмотри сперва, что от него осталось…

— Если от него осталась хотя бы половина, то все равно лучше в городе не найти.

Толя Ливанов — и в свои пятьдесят с хорошим хвостиком все равно Толя был самым знаменитым в городе лабухом. Чтобы свадьба числилась по высшему разряду, на ней должен был играть Толя со своими ребятами. Когда Толя разругался с директором ресторана при гостинице «Чура», ресторан потерял половину клиентуры и захирел. Если парень год играл у Толи, его потом отрывали с руками. У него не пела ни одна безголосая дура, в чьих бы любовницах она ни состояла. Господи, да у него Элка пела в молодости, когда была ещё певицей, а не звездой, и пела по-настоящему, а не выдрючивалась. И Муля тоже у него начинал.

При всем при том Толя Ливанов не был профессионалом. Положим, музыкальную школу он закончил, но лишь потому, что заставляла мама. А сам Толя все сознательное детство, отрочество и юность мечтал лишь о зверях. Он обожал кошек и собак, он был заядлым юннатом, то есть «юным натуралистом», он регулярно работал на площадке молодняка в зоопарке, и знаменитого Рекса, от которого пошли все чураевские львы, выкармливал из бутылочки именно Толя посменно с Ниночкой. Обычную школу Толя закончил с медалью и, вопреки яростному сопротивлению мамы (вплоть до предынфарктного состояния), поступил без экзаменов в ветеринарный институт.

Наверное, это были лучшие годы в его жизни. Он самозабвенно учился, он играл в институтском джазе, он работал вечерами в ветлечебнице, он ухаживал за Ниночкой, на которой и женился за полгода до окончания института, несмотря на очередное предынфарктное состояние.

А дальше пошла проза жизни. В деревню ехать Толя просто побоялся — что поделаешь, горожанин есть горожанин. С трудом нашел работу в какой-то лаборатории младшим научным, с ещё большим трудом пристроил Ниночку. Лаборатория оказалась убогая, зарплата тоже. Даже в те времена 90 рублей в месяц обогатиться не позволяли, но пока их было всего двое (и зарплаты тоже две), молодые супруги держались стойко. Однако потом появился Костик, расходы возросли, а доходы убавились, потому что Ниночке платили в декрете голую ставку без премии и прогрессивки.

Но вот однажды, когда Толя шел домой с работы, на него набросился с воплями какой-то прохожий. Толя, спокойно общавшийся со львами и удавами, среди людей был робок, и от прохожего просто шарахнулся. Однако тот свою агрессивность ограничил радостными криками и хлопанием по плечам:

— Толик! Протри очки, ты что, меня не узнаешь?!

Оказался это Славка Дахно, коллега Ливанова по институту и джазу, веселый, мордатый и жутко модный.

— Тебя мне сам Бог послал! Слушай, выручай!

Толя тяжко вздохнул и полез в карман за последней трешкой.

— Да ты чего, чувак, чокнулся? Я ж тебе самому подработать дам! Короче: есть кл(вая лабаня, башляют от пуза, а наш пианист, как назло, в горы ушел.

(Он имел в виду, что есть хорошая временная работа для исполнителя популярной музыки, за которую щедро платят).

Две недели, пока постоянный пианист из Славкиной бражки бездумно предавался альпинизму, Толя отхалтурил с успехом и принес домой три свои месячные зарплаты. Ниночка была в восторге. Потом вернулся альпинист и пришлось со вздохом освободить чужое место. Однако через месяц Славка пришел к Толе домой и заявил:

— Меня ребята прислали. После тебя не хотят с Вовкой играть.

Вот так Толя стал лабухом. Днем он тянул лямку в своей лаборатории, по вечерам играл на танцах, на свадьбах, в забегаловках, в ресторанах — успех шел по нарастающей. Время от времени приходилось брать на работе пару-тройку дней за свой счет, чтобы поиграть на выезде. Завлаб сперва терпел (не совсем же он без совести, понимал, что человеку надо кормить семью), потом начал роптать, а потом поставил вопрос ребром: «или — или». И Толя выбрал «или».

А куда деваться? Кушать-то хочется.

Теперь, когда не надо было думать, что завтра к восьми утра на работу, он начал позволять себе бокал-другой шампанского за вечер, а иногда и засиживался с ребятами, когда вечер отыграли и пора бы уже по домам…

Дальше можно не продолжать. Стал Ливанов вести обычную для богемы жизнь, хотя изменения в его нравах и обычаях шли медленно, постепенно, годами. Успехи на новом поприще были у него ошеломительные, на их фоне деградация терялась, и Толя абсолютно ничего за собой не замечал, пока однажды Ниночка не пригрозила, что уйдет, если он не перестанет пить. Совестливый Толя схватился за голову, клятвенно обещал во мгновение ока переродиться, но хватило его ненадолго.

Короче, история настолько банальная и знакомая, что излагать её подробно нет нужды — да и обидно, честное слово…