Усов велел отпустить пленных и сопроводить толмача-бая до Верного. «Гоняем тут этих пастухов бестолковых! Быстрей бы уж клятый хокандец подоспел! Эх, в бой бы!» – с такими мыслями он принял прежнюю позицию и уснул, будто ничего не произошло с тех пор, как его разбудили.

Так, хитрый Аманжол получил в свое распоряжение казаков и безмерную благодарность бандита, которую бай желал как можно скорее обратить в зримую прибыль. Дело оставалось за малым – договориться с казаками и разделить добычу.

Лука, – тот казак, что был помладше и не заходил в дом, вывел одного за другим девятерых бандитов из сарая. Он орудовал дубинкой, отнятой у одного из них, тыкал безопасным концом и поторапливал легкими ударами по ляжкам. Все бандиты хоть и сурового вида, небритые, помятые, с дикими взглядами, а все же были совершенно смирны и покорны. Возможно, при взятии и разоружении этой банды казаки потрудились на славу в деле устрашения противника, а может и тупое сидение в темном сарае, со связанными руками и невозможностью что-либо предпринять для облегчения своего положения, оказало свое успокаивающее действие на отчаянные умы барымтачей.

Был отдан приказ об освобождении этих бродяг и Лука уже готов был развязывать им руки, когда Аманжол схватил Гришку за локоть, а правую руку закинул ему на шею, будто обнимал родного брата. Бай хихикал и с заговорщической миной стал отводить Гришку в сторону. Тот поддавался, не чуя за толстяком никакой угрозы.

– Ну, чего привязался, обормот?

– Ай, плохо говоришь про дуруг! Сейчас – абрамот, завтра – кыназ! И ты, казак бе-едный. – Сказав это бай сделал такое жалостливое лицо, которое могло быть обращено разве что к увечному котенку.

– Добро, чай не из хвастовства баил! Не обессудь, Акжолка. Дык чего хотел-то?

– Я говорил. Сегодня мы – бе-едный. Запрта – бай! Казак-мырза отпускал бандыт. А мы с тобой – не отпускай. Я знал, у них добыча ест. Спырятал. Надо забират.

– Добыча? А что же есаул? Не велел дуван забирать?

– Ай, дурак ты. Сапсем бе-едный казак! – бай стукнул кулаком по лбу. – Казак-мырза – нашальник. У него во-от такие дела! – бай растопырил ладони чуть шире своей крупной головы. – Ба-альшие! А мы с тобой бе-едный! Зашем ему беспокой? Он фисер! Что ему добыча?

Гришка наконец смекнул, о чем шла речь. Он глянул на бая вопрошающе, недоверчиво, и лицо его собеседника показалось лисьей мордой. Все же он сообразил, как толмач мог укрыть от есаула сведения о спрятанной добыче. Казак стал размышлять. Был он немолод, в подобных делах опытен, и действительно, большим достатком не обладал. Прикинув так и эдак, понял, что выгоду свою упускать нельзя.

– Где схрон?

– Ай, нет, казак, дарагой! Давай договориться.

– Ну, жулик! Я же тебя могу есаулу сдать. Чи покликать? Что тогда будешь делать?

– Ой, сдать! – возразил спокойно бай. – Саул приказ – меня в Верный. Я ничо не знать.

– Ух, шельма! Добро, твоя взяла. Чего делать надобно?

– Дуруг казак тоже идет, саул сказал, – бай указал на Луку и подмигнул Гришке, – сами ваша доля делит! Палавин – мне, палавин – вам!

– Ээ! Нет, друг киргиз. Каждому свой антирес – поровну! – не согласился Гришка.

– Дурак казак! Дуруг твоя – кто? Молодой! Ты – старшой! Сам решат, сам делит! Половина – больше, чем треть? А?

– Ну, лис, ну, торгаш! – стал считать Гришка барыши. – И то верно, Лука соплив ишшо, дуван делить. Айда!

– Айда! – согласился бай. Слово пришлось ему по душе своей универсальной воздушностью. – Три бандит берем. Остальной – отпускай. Есаул смотрет штоб.

Все было проделано с осторожностью и в тишине, чтобы не разбудить есаула. Семеро были отправлены по домам, а троих, включая допрошенного, казаки вели между своих коней, на арканах. Естественно, бай эту кавалькаду возглавлял на славном своем ишачке.

Бандиты спрятали добычу к югу от кордона, в лесистых гребнях гор, куда не мог попасть человек – разве что случайно, в месте укромном и надежном. Бай разузнал эти подробности в пути, подозвав своего горемычного знакомца поближе. Гришка как ни вслушивался, как ни злился на то, что ничего не понимал в казахской речи, был совершенно бессилен. И все же, без него, вся эта затея оказалось бы невозможной, потому что трое бандитов легко бы разделались с баем. Гришка представлял тут силу, однако вникнуть в байские хитрости никак не мог.

– Отвечай, сын собаки! – повелительным тоном говорил бай, качаясь на ишаке. Бандит плелся рядом, привязанный арканом к седлу на коне Луки, уставший и изможденный. – Разве велит наш закон заниматься барымтой? Разве имел ты право забирать добро людей знатных, гораздо более высоких, чем все твои темные предки вместе взятые!?

Поучительные речи бая и в особенности оскорбления, сыпавшиеся на долю предков бандита, раздражали того и злили. Он бы голыми руками удавил бая в других обстоятельствах за одно только слово о его предках. От бессилия он кусал губы и царапал десны в кровь, так что вид у него был самый что ни на есть дикий, как у человека первобытного, мало отличного от зверя.

– Да, не похвалят тебя родственники! Отец твой жив? Нет? Значит, дед? Ага, тем лучше! Ох и наказание вас ожидает в ауле! Ойпырма-ай! Видит Аллах, мне жаль тебя, молокосос!

И это было правдой. Столь горькой истиной, о которой сам бай вряд ли подозревал.

Конечно, они возвращались домой живыми, хоть и побитыми. Это лучше, чем быть сосланным в белые русские леса навеки вечные, в далекую Сибирь, с железным кольцом на шее, как у пса, или запросто быть повешенным на первом суку, как вор и грабитель, по законам военного времени.

Но, все же, в ауле их ожидала суровая расправа – за кражу коней и оружия у своих родичей, за самовольное бегство, за поражение и потерю всего этого добра, – бандит даже не хотел об этом думать. Теперь предстояло отдать даже спрятанную добычу, ведь вооруженные казаки, слушавшиеся бая во всем, своим видом и присутствием свидетельствовали о том, что договор будет исполнен, иначе бандитам не миновать названных суровых кар. И все же, лучше было предстать перед судом родных отцов и дедов.

– Так что слушай меня, щенок. Говори, сколько всего добычи? Десять коней и мешок бабских побрякушек? Смотри, у меня! – тут баю в голову пришла новая мысль. – Если, подлец, ты что-то утаишь – эти бородачи размозжат твою башку! Но, послушай меня. Мешок с драгоценностями ты им не указывай, а отдай мне, потихоньку, понял?

– Хах! Ты хочешь обмануть этих воинов, мырза? А если я им расскажу? Поверь, хоть я и не знаю русского языка, я сумею донести о твоих хитростях!

– Замолчи, сын собаки, и послушай, когда с тобой говорит мудрый человек, чьи предки сражались при Анракае! Имя мое и слава моего рода настолько широко известны в Семиречье, да что там, во всей Степи, что твои поганые уши должны оборачиваться вширь, когда слушаешь мои мудрые указания! Я знаю, где твой аул, знаю твоего деда и ваших аксакалов. Что если я напишу им послание? Расскажу им о твоих похождениях, о том, как трое казаков победили вас десятерых и отправили в сарай, как неугодных и грязных невольниц? Про то, как ты плакал и звал маму, когда тебя допрашивал казак-мурза?

– Что ты говоришь, негодяй! Разве упоминал я имя матери? – сначала возмутился, а потом испугался бандит.

– А как же. Плакал и звал мамашу. Позор! Так вот я об этом напишу и знаешь ли, что тогда будет? Мулла зачтет приговор и тебя посадят на черную поганую корову лицом назад, свяжут руки сзади, вот как сейчас, обольют помоями, чтобы мухи тебя пожирали. И поведут по всем соседским аулам на потеху голодранцам. Каждый встречный будет обязан огреть тебя плетью, как последнюю погань. Так! – рассказывал бай и причмокивал от удовольствия. Бандит же, представив себе эти события, испытывал самые разные чувства от омерзения, до холодного страха. Но, самым ужасным в такой истории ему представлялся позор, который падет на плечи его родных, а это гораздо хуже, чем испытания, которые придется перенести ему самому.