– Ай, батыры, батыры! Я простой бедняк! Хозяин мой, славный и могуший бай Аманжол из Верный! Дуруг… мынбасши… великого Калпака… пыд-пыл…пыл-пыл…кобы… нык… – бай никак не мог выговорить имени Колпаковского, и тем более его чина, смешивал в речи русские и казахские слова на потеху казакам. Потом немного собрался и добавил четко. – Я сам – Акжол. Аманжол призвал. Из аул. Иду. Торгобат буду Верный. Тобар. Аманжол ждет.

Бай похлопал по мешкам, навьюченным на ишачка. Чтобы не быть подозреваемым в бегстве из Верного, бай решил соврать, что он идет в Верный, где его ждет хозяин. Правда, те мешки, которые он навьючил на ишака, не были похожи на товары из аула. Те, обыкновенно, являли собой большие тюки изделий и, конечно, скот, а эти мешочки как раз походили на товары из городка для аулов. Все же, бай надеялся, что казаки этого не заметят, хотя такие как они, иногда, выполняли также функции таможенников.

– Ну, даешь, кайсак Акжол! – казаки посмеивались. Прожитые мгновения они переосмысливали, с учетом объяснений казаха.

Казаки были в разъезде, патрулировали дальние окрестности Верного по приказу об усилении охраны станиц. Когда бай выкрикнул: «Аттан!», казаки решили, что наткнулись на бродячую шайку местных кочевников, которых много развелось в последнее время вокруг Верного. Они разъехались в разные стороны, чтобы обхватить надуманную шайку и зайти с тыла, так как видели, что сам бай не вооружен, трапезничает и опасности не представляет. Они прочесали камыши и вернулись назад, поняв, что их обманули. Тогда старший казак в шутку наехал грудью коня в спину бая, чем и опрокинул его наземь. Получилось, что и казаки дали маху, а теперь смеялись своей оплошности.

– Друг подполковника, говоришь?

– Дуруг, дуруг! Бальшо-ой шелобек! Мы, казах – дуруг урус! – бай прислонил указательные пальцы и потер их друг об друга.

Приказ Колпаковского был ясно передан старшиной казаков Шайтановым. Звучал он однозначно: конные разъезды участить, особливо по ночам охранять покой жителей Верного и окрестных аулов. Смутьянов разоружать. Шайки бандитские разгонять. Атаманов брать для допросов. Лишней жестокости не выказывать. К мирным киргизам относится добро, содействовать и насилия не чинить.

Бай стал раздумывать как бы уже отделаться от казаков. Он даже стал жалеть о том, что наврал по поводу своего маршрута, имея в виду, что казаки могли пристать к нему с осмотром и тогда обнаружить, что товары не аульные, а верненские. Это могло только усилить их подозрения относительно странного путника, но все же бай решил, что безопаснее будет вернуться обратно в роли бедняка-простака, чем обнаружить в себе предателя-беглеца.

Казаки же не спешили уходить. Старший, и более строгий, снова приступил к допросу.

– Чего это ты в ночь то по степи бродишь с такою справою? Кубыть запутлялся? Чи не боишься грабителей? Аль погодь! Может-таки ты с ними заодно, а, киргиз?

Бай перепугался снова и тут же пожалел о своей поспешности, выданной покраснением лица. Можно ведь было сделать вид, что он ничего не понял. Но, казак, видно, спрашивал уже скорее для порядку или по привычке, нежели из действительного подозрения. Аманжол стал считать в уме с каким количеством наторгованного добра ему придется расстаться, чтобы казаки отпустили его подобру-поздорову. Одновременно, лицо его округлилось в подобострастной улыбке. Умоляющий взгляд был направлен на молодого, более доброго казака. Но и тот вдруг нахмурился.

– Ах шайтан, гореть этим скотам в пламени преисподней! – с этими словами на родном языке бай влепил что-то вроде подзатыльника каждому своему ишачку, как обыкновенно родители лупят нерадивых сыновей. – Сапсем глупый ишак! Идти не хотел! Шел из аул – сел отдыхать, иду снова – не хочет иди!

Казаки, казалось, стали понимать словеса бая, причем и казахскую речь также. То ли упрямство ишаков, как общеизвестный факт, был принят за объяснение, то ли казаки немного владели казахским языком, а может статься, что слова, мимика, жесты и язык тела вместе явились языком доступным всем людям.

Казак, что помоложе, подозвал старшего и шепнул тому что-то на ухо. У бая вытянулась шея, так как он считал, что от каждого слова этих воинов зависела его жизнь. Он уже посчитал и смирился с тем, сколько готов отдать казакам за свою свободу, за право проезда и, возможно, даже за сопровождение до Верного. Теперь он ждал их слова.

Старший казак кивнул головой, видно, в знак согласия и уставился на бая. Молодой заговорил серьезно так что предложить взятку бай пока не смел.

– Слушай, киргиз. Есть к тебе дельце, сталбыть. Ежели ты по-нашенски разумеешь… Мужик ты, бачю, не плохой… С бандитами не якшаешься. Подмогнешь нам? А мы тебя, сталбыть, до Верного сопроводим. Чи заночевать пустим на кордоне. Ну?

На этот раз Аманжол действительно ничего не понял, но добродушный тон и открытый взгляд казака внушал доверие.

– Родимец тебя возьми, Лука! Гляди, киргиз. Тотчас поедем на кордон. Там у нас двое содержаться, твои соплеменники, тутошние бандиты. Надысь задержали мы их по приказу, оружие отняли. А чего да почему – допросить не умеем. Уясняешь? Толмачем у нас будешь. Добро ли?

– Добро! Добро! – сразу же согласился бай.

– А ну коли добро, тогда по коням! Неча тута байдики бить. Аттан, сталбыть, киргиз! – весело сказал молодой и без помощи стремян ловко запрыгнул на коня. Бай, от одобрения такого мастерства, как истинный ценитель и любитель джигитовки, цокнул. Сам он с трудом водрузил свое мощное тело на ишака и тот заревел от возмущения.

В пути бай раздумывал над своей новой ролью. Главное, что казаки поверили ему и не восприняли как соучастника шайки. Очевидно, думал он, что его благородная внешность, мудрый взгляд и знатная осанка, сделали свое дело. Разве такого уважаемого человека можно принять за бандита? Однако, вот за бедняка приняли охотно. Или, может, лукавят? Как бы то ни было, теперь бай являлся союзником казаков и на правах старшего и, главное, нужного человека, вклинился между конями казаков и ехал посередине, мешаясь и раздражая старшего. Второй ишачок плелся позади на веревке.

Кордон представлял из себя двухкомнатный бревенчатый дом, крытый камышом. Окна желтели светом. Рядом располагался амбар, деревянный, с односкатной крышей и напротив него находился крытый навес-стойло для лошадей. К удивлению Аманжола, стойло было полно коней, которые жевали насыпанную для них траву. Возле дома аккуратно стояли два тюка соломы, видно, про запас, и распряженная арба на колесах. Рядом с домом еще пестрели темно-красные листики барбариса, пышные кустарники шиповника ветвились близ построек. Подбежала небольшая лохматая собака, которая вместо того, чтобы залаять при приближении людей, закашляла, будто пыталась выплюнуть внутренности. Вокруг этого обычного казачьего двора, являвшегося одновременно удаленным охранным кордоном, высились ели, так что, если бы не дымок из печной трубы, его не было бы видно даже в упор в этом темном лесу.

Казаки и бай спешились. Старший позвал бая заходить внутрь, а младший обещал позаботиться об ишачках. Дверь распахнулась, и бай наморщился от перемены густой тьмы, освещенной лишь луной, и неяркого, но уютного света в домике. Там, в гостевой комнате у печи спал человек. Было почти невероятно, как на маленьком, узком стульчике, с закинутыми на стол ногами в сапогах, с таким комфортом и сладким храпом, можно было лежать расслаблено.

Вошедший за баем казак хлопнул дверью и громко прочистил горло.

– Вашвысокблагродие! – сказал он негромко.

Спавший проснулся и вытер ладонью рот, потом бороду. Это был есаул Усов, заступивший в ночной караул, после вечера у Наума. Он оглядел вошедших недовольным взглядом разбуженного посреди сладкого сна человека.

– Ну? – буркнул есаул.

По всем признакам бай определил в Усове большого начальника: уважительное обращение к нему недоброго казака, ладный пистолет и сабля с дорогим эфесом, небрежно брошенные на столе, еще большее впечатление произвела поза и занятие, которому блаженно предавался есаул то того момента. Так спать, по-барски, пока подчиненные совершают объезд, мог только знатный и уважаемый человек, так что бай быстро проникся соответствующими чувствами к есаулу. Знаки различия и погоны бай не различал, но галуны из серебряных нитей на кителе есаула также придавали ему веса в глазах кочевника.