– Что же делать? – спросил Шайтанов.

– Встречать хана. Или его сераскера, кто бы там ни был. Сейчас это первая наша задача. Мы должны отстоять Семиречье, пусть ценою жизней, Митрий Аванесович. Подкрепления нам ждать не приходится. Придется пока растягивать силы, рассчитывать на свою стойкость… и на поддержку киргизов.

– Буде киргизы встали б с нами вкупе, следуя присяге, дык мы бы отбросили хана без дюжего усилия. Три-четыре тысячи сабель кочевников нам бы пособили, а, Герасим Алексеич?

– Это верно. Но, я все же рассчитываю на киргизов и поверь мне, Митрий Аванесович! Они будут с нами, когда возникнет нужда. А пока: на Бога надейся, да сам не плошай!

Напомнив Шайтанову о необходимости усилить разъезды и кордоны вокруг Верного, Герасим Алексеевич простился со своим другом и принялся составлять очередное донесение генерал-губернатору в Омск.

Трактир крещенного еврея Наума Сибиряка славился на весь Верный. Располагался он в живописном месте к югу от Татарской слободы выше по течению речушки Алматинки на подошве горного гребня. Это был большой двухэтажный прямоугольный дом, построенный из кирпича, оштукатуренный и окрашенный в белый цвет. Дом не был высоким, так как первый этаж наполовину уходил под землю, но все же имел такие же большие окна, как и на втором этаже, так что находящиеся там люди могли наблюдать в них землю до уровня глаз и ноги прохожих, либо колеса проезжих повозок. Снаружи окна были украшены резными дубовыми ставнями с затейливыми узорами, напоминающими казахские орнаменты. Покрашенные в бордовый цвет на белом фоне стен, они смотрелись весьма нарядно, а с учетом большой величины и количества их, через один аршин, дом выглядел богато. Как и многие верненские дома, он имел четырехскатную крышу. На первом, полуподвальном этаже и располагался знаменитый трактир, горница же на втором этаже служила жилищем Наума и его семьи.

Сам Наум считал свою судьбу и историю прямой, как стрела, заурядной и понятной, за исключением первых десяти лет своей жизни, которые оставались темным пятном. Дело было в том, что вследствие крайней нищеты, в годину неурожая, его беременная мать, отягощенная еще двоими малолетними детьми, христарадничала неподалеку от места расположения сибирского полка, который в скором времени отправляли в земли Средней Орды. Будучи в крайней нужде, женщина предлагала выкупить у нее младшего сына за куль муки, дабы она могла какое-то время прокормить себя и остальных детей. Младшего ребенка никто не хотел брать, но наконец, ротный хлебопек сжалился над женщиной и выкупил у нее старшего Наума за полтора куля муки, с намерением сделать из него помощника. Так, десятилетним сиротой Наум оказался в сибирских линейных войсках, где занимался обслугой, раздачей и позже состоял в помощниках у полкового кашевара, пока не достиг возраста для поступления на действительную службу.

В армии, когда Наум служил во вспомогательных отрядах при полковой кухне, при помощи своего опекуна – хлебопека, он научился чтению и письму, счету, мену и ведению учета. Оказался он парнем ловким и голодным до знаний. Во время дальнейшей службы в солдатах, помимо постоянных коммерческих делишек внутри полка, Наум посвящал свободные часы чтению.

Спустя двадцать восемь лет он закончил службу в чине ефрейтора в городе Семипалатинск, что в Западносибирском генерал-губернаторстве, на землях Среднего жуза казахов, близ китайских границ. Еще в годы службы Наум женился на русской переселенке Марии и вместе с ней, погрузив все нажитое добро, а его оказалось немало, поехал во вновь основанное Заилийское укрепление Верное. Кроме жены и капитальца, Наум успел обзавестись множеством интересных связей среди казахов, сартов, уйгуров, татар и, конечно, среди русских военных и немногочисленных еврейских мещан. Далее, по его незамысловатым рассказам, он построил дом, напоминавший землянку на отшибе Верного, который впоследствии оброс вширь и ввысь, сделался из деревянного кирпичным, из жилого в полужилой-полукоммерческий.

Капиталец, который Наум сумел сколотить, был обеспечен случаем, когда в 1852 году, при штурме и взятии Ак-Мечети генералом Перовским, он со своим сослуживцем обнаружил небольшой клад с драгоценностями, в спешке брошенный убежавшим от расправы беком, который ославился своей жестокостью. Ефрейтор Наум с сослуживцем припрятали драгоценности и никому о них не говорили.

Это позволило Науму зажить и приподняться после завершения службы в армии. Теперь он был купцом второй гильдии55 и уважаемым человеком в Верном, в Большой и Средней Ордах, где он когда-либо промышлял торговлей. Сам трактир приносил семье неплохой барыш, и считались они людьми зажиточными, многие им завидовали и за глаза поносили Наума за темное его происхождение.

Одним из поводов для слухов и шуток являлось поведение Наума и его жены Марии, которые, вроде как, поменялись местами и занимались делами друг друга. В то время как Наум на заднем дворике, примыкавшем к речке, занимался управлением кухней и стряпней, заведовал разливанием напитков, вел счетные книги и денежные расчеты, Мария, женщина полная, но не утерявшая свежести после рождения третьего ребенка, румяная и бойкая, работала в гостевом зале трактира. Она принимала и обслуживала заказы, ходила меж столами, за которыми иногда реками лились горячительные напитки, возбуждая гостей на пылкие и подчас развязные действия, спокойно относилась к грязной брани проигравшихся, грубости выпивающих и вообще разнородному хамоватому мужскому обществу. Завсегдатаи, бывало, призывали Наума одеть женину юбку, а ей отдать свои шаровары, на что он реагировал неизменной улыбкой и киванием головы: говори, мол, да не заговаривайся.

Трактир Наума славился не только обилием и разнообразием напитков, от малороссийской горилки до местного пива, но и своей кухней. В юношестве Наум обучался у армейского повара и с тех пор у него осталась любовь к стряпанию, хоть сам он этим уже не занимался в трактире, следуя примеру мусульманских сартов, которые в повседневной жизни предоставляют готовку женщинам, а сами берутся за приготовление пищи только по большим праздникам. Работал у него поваром и жил при трактире такой сарт из шалаказахов56, чей плов вызывал обильные слюноотделения у жителей обеих казачьих станиц несмотря на отдаленность заведения Наума.

Два раза в неделю к вечерней трапезе в трактире готовился сей замечательный плов, в огромном казане, куда вмещалось до семи пудов самаркандского риса. Мясо жарилось на сале, вытопленном из жирных курдюков казахских барашков, коих Науму доставляли из близлежащих аулов вдоволь. Но не любого барашка он покупал, будучи опытным и ловким в кулинарных делах человеком. Мясо в его заведении было самое свежее, как и овощи, которые выращивались не далее двух-трех верст от Верного. Не раз бывало, что офицеры и дворяне, служившие в Верном, забывали о манерах далеких Петербургских или Московских салонов, и принимались вкушать плов руками, как это делали кочевники и узбеки.

Частыми и желанными гостями в Наумовом трактире были штабс-капитаны Василий Обух и Петр Шорохов из артиллерийских частей. Оба они слыли большими любителями шахмат, а у Наума имелась великолепная доска из сандалового дерева, с вычурными фигурками из оникса. Эти шахматы ему подарил бухарский купец, а где и когда, Наум уже не помнил. Сам он слыл мастаком и с ним давно никто не садился играть. Но, шахматы свои он не отдавал ни при каких условиях и ни на какие сроки, сколько бы не упрашивали его Обух и Шорохов, которые часто приходили в трактир не столько ради трапезы и напитков, сколько ради нескольких партий. Все же, к удовольствию Наума, во время игры они много ели и долго пили, раз за разом продолжая заказывать подпитку.

Перед ужином, когда плов еще томился под крышкой, трактир стал заполняться. Офицеры и в обычные дни имели привилегии в виде отдельных четырех и двухместных столиков, и широких улыбок Марии, а в последнее тревожное время и вовсе принимались в заведении Наума с особым шиком.