– Вот, вашвысокблагродие! Киргиза обнаружили.

– Чего ж ты его привел, шляндра? Поди запри его в амбар с остальными.

– Так ведь это… вашвысокблагродие… Не бандит, не вооружен. Чи купец, чи слуга купеческий. Один шел до Верного. Акжолкой назвался.

– Ну?

– Как бы не пограбили его… Смирный мужичишка.

– И чего ты его приволок, дура? Здесь что, постоялый двор чи кабак?

– Так ведь приказ… вашвысокблагродие… мирным киргизам вспомогать, сталбыть…

– Знаю, умолкни! – сказал Усов примирительно. – Добро, до утра пусть побудет. А с рассветом – гони его к чертям!

– Тута это… вашвысокблагродие, – все мялся казак, но встретив раздраженный взгляд есаула затараторил: – киргиз сей по-нашенски разумеет. Лука и спопашился, кубыть за толмача сгодится? Допросим пленных, а, вашвысокблагродие? Чего их в сарае держать? Все едино, отпускать придется. А так только харч проедают.

Усов теперь уже собрался и облокотился на стол локтями.

– А ведь здорово умыслил, Гришаня. В Верный их не спровадить, велено допрос учинять и отпускать на четыре стороны. Вот, услужил! А что, правда разумеешь? – спросил Усов уже у Аманжола.

Тот выдал глубокий поклон и положил руку на сердце.

– Во как! А ну, молви что-либо зараз?

– Ассалаумагалейкум, казак-мырза! – протянул бай.

– Ха! И тебе алейкумсалям! И чего? По-нашенски разумеешь токмо, чи ляскать можешь?

– Могу, казак-мырза, – сказал бай с очередным поклоном.

– Глякась, ну и болтун, а, Гришаня? Где ж взяли его такого?

– Дык в степи, вашвысокблагродие. Кубыть, в Верный шел…

– Да помню, умолкни! Кто таков, какого роду? – снова обратился есаул к баю. Тот обрадовался любимой теме и столь мудрому вопросу.

– Род мой ушсункар95 Старший жуза. Отес мой Амантай, дед Даирбай, прадед…

– Да-да! К северу кочуете, знаю, – прервал бая есаул, но тот, не успев возмутиться, наоборот, возблагодарил судьбу, ведь он начал рассказывать о своем истинном происхождении, тогда как нужно было играть роль бедняка и слуги. Дальше уважение к есаулу только росло в связи с познаниями офицера о местах кочевок его рода. – Хокандцам до вас далеко, а вам до Верного неблизко. То-то и не заметно ваших шаек.

– Прав, фисер-мырза. Мой род мирный. Урус дуруг, – поспешил заверить бай.

– Вот и добро. Ну, будешь толмачем? Допросить надобно киргиза…

– Тебе, батыр, рад служба. Будем дуруг! – ответил бай.

Усов даже удивился от несоответствия важного достоинства этого человека с тряпьем, на него надетым. Но, мысль о возможности проведения допроса и освобождении пленных, запертых в сарае, очень понравилась Усову. Если он сочтет пленных опасными, то задержит долее или отправит на другой день в Верный – пусть там разбираются, если же нет, то отпустит, отобрав, однако коней и оружие, а взамен выдаст грамотки до дальнейшего решения более высокого начальства.

– Поди, Гришка, приведи старшего! А ты, киргиз, садись! – Усов усадил Аманжола рядом. Подумал немного и налил две чарки водки в знак дружбы. – Смотри, киргиз. Толкуй верно. Такие молодцы востропузые, вот таких как ты, – он ткнул пальцем в живот баю, – на дорогах грабят. Не хокандцев они ждут и на нас не глядят. Нет у них ни царя, ни хана в голове! Все им едино, подполковник, бий ваш али султан, чи хокандский хан. Им только грабить любо, отнимать чужое, баб насильничать, стариков забижать! Пока вокруг война, перекочевки, беспорядок! Да что я… Но, токмо смотри, почую неладное, я тебя вот этой рукой убаюкаю!

Теперь Усов сунул кулак под нос баю. Аманжол вспотел и закивал, готовый исполнить любой приказ.

– То-то. Тогда, дуруг будем! Ха! – передразнил бая Усов и выпил чарку. Бай последовал его примеру и подавился.

Немного времени спустя, Гришка ввел в комнату молодого казаха, одетого в потрепанный халат. На голове у него был лисий заостренный колпак, вроде шлема. Двадцати-двадцати пяти лет от роду, а во взгляде попеременно читались дерзость и испуг. Увидав бая, с ярко выраженными степными чертами лица, ему отнюдь не полегчало. Он фыркнул и едва не сплюнул на пол, но вовремя удержался от такого опрометчивого желания.

Гришка усадил джигита на стул, плотно прижав его ладонью по плечу. Руки у пленного были связаны за спиной. Усов повел в воздухе кистью наотмашь, показав казаку выйти вон.

Взгляд выдавал в парне отчаянного сорвиголову. Под носом у него чуть темнели усишки из нескольких скудных пучков волос, на которых висела мокрота и никак не втягивалась в нос, несмотря на отчаянные вдохи.

Допрос был весьма суровым. Это проявлялось в строгом тоне Усова и усердии Аманжола. Поставленный толмачем бай не стеснялся приукрашивать вопросы есаула своими импровизациями, выдавал отборные ругательства, грозил кулаком и всячески запугивал пленного. Когда тот пытался отнекиваться или придавать своему положению неприступный, отчаянный вид, Усов не стеснялся угрожать, а бай эти угрозы утраивал, обещая пленному все, от страшных пыток в нашем бренном мире, до вечных мук в огненной геенне. Один раз старательный Аманжол даже стукнул кулаком по ноге сидячего. Усов, казалось, даже и не придал этому внимания, поэтому бай продолжил рукоприкладства, однако, умеренно.

Этот бунтовщик и бандит сразу не понравился баю тем, что сознался в краже овец из тучных стад местного бая, оправдываясь тем, что никогда не трогали бедных людей и даже раздавали излишки угнанного скота нуждающимся. Он не сразу признал в ряженном толмаче человека зажиточного и даже богатого, гордого своим высоким происхождением. Бай же был возмущен от такого отношения к представителю своего сословия, пренебрежению к так трудно и долго наживаемому имуществу всякого богача, человека предприимчивого, и эта ненужная, пустая удаль, – все это до крайности раздражало Аманжола. Прав был Усов, сказав, что эти молодцы – только грабители, воры и смутьяны, и никакой власти над собой не признают, будь то традиционная власть старших, более знатных людей, русских чиновников или кокандских беков.

– Разве мы у народа воровали? Так, по две-три овцы из байских стад забирали. Они и не заметили вовсе! Эти жирные сволочи разве сами поделятся? А нам тоже кушать хочется! – Говорил джигит, видно, совсем не раскаявшийся в своих проделках и не распознавший в Аманжоле богача.

Сейчас он то поддавался испугу, то снова закрывался в своих показаниях, и наоборот, рассуждал, что лучше сотрудничать. Он и его приятели были уверены, что за их действия русские власти могут лишить их жизней, запоров насмерть и, возможно, наказание действительно было бы строгим, но учитывая явную несерьезность их ребячливой шайки из десятка джигитов, которая была легко захвачена врасплох двумя лишь казаками и Усовым, разоружена и водворена в сарай пленными, могло оказаться милосердней.

Усов же скорее был склонен посмеяться над глупыми молодчиками и вспоминал себя в том возрасте, а казах, наоборот, после позорного поражения их шайки, проникся уважением к воинскому мастерству казаков.

После допроса, стало известно, что эта шайка состояла из джигитов одного аула. Как-то вечером, наслушавшись сплетен по поводу скорого завоевания всего края кокандским ханом, истреблении всех русских и беспомощности местных казахских султанов перед лицом могучего ханства, они собрались в юрте и после сытного ужина упились до одури. Помутнение рассудков в пылких, но недалеких джигитах проявилась в том, что они вооружились чем-попало: украли дедовские доспехи, взяли отцовские шокпары, выловили своих коней из косяков и ушли в горы. После двух недель в горах, юные джигиты почувствовали волю, отсутствие жесткой руки старших, обрели свободу и превратились в настоящую бандитскую шайку, не гнушавшуюся грабежами, хотя, конечно, серьезных дел за ними не было – то угонят барашка-другого, то посмеются над загулявшимися девками, но все больше гарцевали на конях и показывали свою молодецкую удаль под угрожающие выкрики стариков из разных аулов.