– Черти пузатые! – изрек Усов, посмеиваясь.

Бай не видел ничего смешного и был склонен таких непослушных юнцов, позорящих своих аксакалов, выпороть в их же ауле, напоказ.

– Куражатся, значит, – думал вслух Усов. – Но, вот за воровство ответ держать надобно.

Бай перевел, сдобрив слова Усова ругательствами. Пленный затрясся от страха. Он оказался сметливым парнем и к тому времени распознал в Аманжоле человека знатного, несмотря на его убогую одежонку. Вспомнил он увиденного рядом с домиком ишачка, груженного добром, видел отъевшуюся физиономию бая, заметил и хлесткий, властный взгляд его.

Аманжол же, узнав еще в начале допроса, что юноша не является одного с ним рода или даже отдаленно родственного, был сыном безвестного бедняка, потерял всякое сочувствие к его персоне.

– Ну, что же. Как будто все ясно. Их коней мы оставим в залог – за воровство лошадей и овец, пока пострадавшие не предъявят требований. Дубинки их тоже оставляем у себя. Так, голозадыми и отправим восвояси. Побачим, как их дома примут! Аксакалы, небось, спины-то им пропашут плетками, а, киргиз? Ха-ха! – обратился Усов к баю, исправно выполнявшему работу толмача.

Паренек воспринял слова Усова как угрозу, ничего не разобрав.

Но Аманжола сильно задели речи юнца. Поэтому он решил проучить сопляка и переиначил слова Усова, потехи ради.

– Слушай сюда, сын собаки! Этот жузбасши96 повелел порвать ваши спины на ремни! Да! Сопляк, позор своего аула! Он потом разрешит мне сшить из этих лоскутов такие же штаны, как у него! Ха-ха!

Смешок этот, хоть и вырвался у бая по своим причинам, но показывал схожесть речей – есаула и его. Парень побледнел и глаза его округлились. Перед тем, как совершенно лишиться мужества, он все же вскрикнул отчаянно, обращаясь к Усову:

– Мырза, мырза! Скоро сюда прибудет батыр Ералы с целым туменом войска! Мы хотели присоединиться к нему!

Бай оторопел и схватился руками за пухлые щеки. Он даже пошатнулся и нашел опору в столике, сделав пару шагов назад. Усов заинтересовался и велел тотчас перевести слова пленного. Бай повиновался.

– Дураки! – воскликнул Усов. – Из-за таких вот слухов в Верном разжигается паника. Ведомо ли тебе, киргиз, что Ералы состоит на службе у государя? Будь у него тьма войска, он был бы уже здесь, в распоряжении господина подполковника! Да что там!.. Что за темные люди! – отчаялся Усов.

Уже некоторое время вокруг Верного витал странный, тревожный слух. Будто известный во всем Семиречье бий Ералы созывает под свои знамена всех неравнодушных к судьбе Отчизны джигитов. Будто знаменитый своими подвигами бий, вновь вскочил в седло и достал из закромов свое оружие, сменив судейский посох на саблю, решил вспомнить времена своего батырства. Времена, когда этот лев степи, со своей грозной палицей в руках разил иноземцев, среди которых в разные времена были и русские, и китайцы, и кокандцы с бухарцами.

Странным слух являлся потому, что давно в Семиречье не слыхали о батыре Ералы, подвиги которого были воспеты акынами еще при жизни, но память о его деяниях жила как среди казахских джигитов, так и среди казачьих старост. А тревожен он был тем, что столь выдающийся человек действительно мог собрать под собой грозную силу, однако, неизвестно было против кого он эту силу направит.

Многим было известно, что несколько лет назад прославленный батыр присягнул на верность царю и вскоре получил звание прапорщика армии. Однако, бывший батыр, а ныне бий Ералы носил офицерское звание лишь номинально, никогда не являлся на призыв, не участвовал в выборах волостных правителей и не решал свои трудности через русскую администрацию. По-прежнему, все его достояние и авторитет строились на Степном порядке.

Эти жалкие воришки были не первой шайкой, задержанной казачьими разъездами. Уже несколько раз казаки вступали в стычки с разрозненными вооруженными отрядами. Некоторые были обычными налетчиками, занимавшимися грабежами и разбоями. Другие мнили себя народными мстителями и нападали на плохо охраняемые караваны, байские стада, и раздавали награбленное в аулы. Третьи – юнцы, пытающиеся показать свою удаль, вопреки твердым рукам и увещеваниям своих отцов и карасакалов. Были и такие, кто вооружались и уходили в горы и прочие труднодоступные места, в ожидании, когда появится народный герой или новый хан, который сначала изгонит кокандцев, затем и русских, и возглавит новую Большую Орду.

В этом пленном было понемногу от всех, поэтому, умудренный в подобных делах Усов, был склонен отпустить молодцев, так как никакой действительной опасности они не представляли.

Но последние слова по поводу его дальнейшей судьбы были неверно переведены баем.

Стало очевидно, что пленный совсем пал духом, когда внезапно обмяк и заплакал. Позабыв о гордости и неприязни к палачам, он взмолился, чтобы его помиловали.

– Мырза! Мырза! – обращал он свой взор на каждого по очереди, пока не остановился все же на бае, как на человеке, способном его понять. – Мырза пощади! Все верну! Вижу, ты и так человек знатный! Но, разве тебе повредит десяток-другой добрых лошадей? А русскому разве повредит мешочек с драгоценностями? Переведи, мырза, русскому шайтану! Все отдам ему, все! Только пусть отпустит меня!

Ни один мускул не дрогнул на лице Аманжола. Он и сам являлся невольным пленным казаков, хоть пытался внушить и пленному и самому себе, что он преданный друг русских и их гость. Поэтому его эмоции не должны были быть заметными Усову. А в голове у него, после слов пленного все задвигалось и завертелось. Усов и так хотел отпустить этих дураков, а тут выяснилось, что с них можно получить прибыль. Как гончий пес, бай мгновенно учуял возможность возыметь выгоду. Но, он был уверен, и не зря! в том, что Усов только оскорбится от предложения благодарности. И тут же бай припомнил, что двое казаков от преподнесенной в качестве извинения бутылок водки не отказались.

Служивые казаки часто получали жалование натурой – мясом, солью, тканями и прочими товарами, да и получая рублями, не могли похвастаться особым достатком. Офицеры – другое дело, с ними бай держал ухо в остро, так как не понимал их и боялся. Так что, дабы исключить Усова из возникшей в мыслях цепочки, бай так решил провернуть дело.

– Казак-мырза! Могу говорит с негодай? Его дед – мой далекий родной!

– Что? Родственник? – не удивился Усов.

– Ойбай! Дале-екий родной! Аксакал, старый. Но уважение ест. Я этого негодай ругат буду!

– Валяй! – согласился Усов. – Не повредит!

Бай перевел грозный взор на пленника.

– Ну, сын собаки! Говори! Откуда у тебя лошади? Жузбасши сказал, что все у вас отобрали! Откуда у такого голодранца лошади и драгоценности?

– Есть, мырза, есть! Русские взяли нас на привале. Но, есть у нас тайник. Там оставили добычу. Десять лошадей, еще драгоценности! Все отдам, только скажи русскому, чтобы помиловал!

Бай снова обратился к Усову, разыгрывая свою партию.

– Казак мырза! Ты их отпускал. Они в аул идут. Там аксакал – мой родной, дале-екий родной. Ата тегы быр97. Я слежу как наказат собак! Ойба-ай, сытырашна наказат!

Усов кивнул уже безразлично и даже махнул рукой. Бай подождал немного в низком поклоне и сказал еще:

– А я Верный иду, боюс. Казак меня провожай?

– Добро, коли так. Утром тебя Гришка с Лукой и проводят. Акромя этих, еще охочие есть до грабежа. А тебе, киргиз, моя благодарность! Хоть и учить тебе нашу речь и учить, а все одно, помощь оказал! – Усов протянул баю руку и тот ее горячо пожал.

Пленный воспринял этот жест как договоренность между толмачем и русским, так что вздохнул с облегчением и радостью за спасенную жизнь.

– Ай, рахмет, казак-мырза! А почему утро ждат? Шас пойду. Вот-вот рассвет. А? – спросил далее бай.

– Нехай будет по-твоему, киргиз. Мне от твоего общества немного пользы! Ха-ха! Ухондокался я трошки. Эй! Гришка!