Может быть поэтому, она не сразу услышала стук справа.

Из глубины вырвался голос сына:

– Ма-ам!

Ирина очнулась. Повернулась к окну. Огромный гаишник постукивал в окно рукояткой жезла. Увидев, что Ирина смотрит на него, он показал жезлом в сторону «Ауди А7» и покрутил пальцем перед ее глазами. Ирина сразу поняла, что значит этот жест и посмотрела на мужа. Тот как раз закончил говорить по телефону.

– Ч-что случилось? – Еле выговорила она.

Муж взялся за руль обеими руками, выдохнул и сказал:

– Все в порядке.

В ту же секунду «Ауди А7» рванула с места. На глазах изумленной жены, Борис резко вырулил их «Киа» следом, от чего Ирину прижало к спинке сиденья. Справа замелькали застывшие машины, лица. Все чаще и чаще. Неожиданно они стали отдаляться, и она увидела всю пробку – и конца ей действительно не было – она уходила далеко за Объездное шоссе и поднималась к горизонту. Только теперь Ирина заметила, что они на встречке, на пятирядной пустой полосе – выехали вслед за «Ауди» через выпиленный отбойник, развернулись по широкой дуге и, набирая скорость, двинулись в сторону МКАД.

Незаметно справа и слева появились два полицейских «Форда». Ирина услышала нагоняющий рев и обернулась. Четыре внедорожника «Тойота Ленд Крузер» нагнали сзади, и рассредоточилась вокруг их машины.

Ирина перевела взгляд на сыновей.

Две пары одинаковых глаз смотрели испуганно.

– Вертолет, – сказал младший, показывая пальцем в потолок.

Да, вертолет летел прямо над ними.

Плач ребенка раздавался из туннеля уже несколько часов, и все время пока слышались эти далекие всхлипы, его не покидало ощущение дежа вю.

Он качнулся и стал потихоньку дрейфовать от размытого пятна, которое на глазах превращалось в молодцеватый профиль мраморного партизана, окруженного венками из каменных листьев.

Он догадывался, что здесь что-то не ладно, но понять, что именно непросто, если ты всего лишь обрывок сознания, чья-то мысль, закольцованная в кратком отрезке чужой жизни. За всеми этими стенами нет ничего – ни грунтовых вод, ни земной толщи, ни длинных туннелей, ни технических комнат. Наверху нет города, нет Земли. Нет Солнца, других звезд и галактик. Поднимаясь над мраморным медальоном, словно воздушный шарик, он подумал, что возможно он и есть то единственное, что нарушает мертвую гармонию этого места. Чужеродный элемент другой формы бытия.

Перед ним проплыла позолоченная звезда и сужающаяся вершина стрельчатого панно из нежной голубой майолики.

Синие люстры с кобальтовыми светильниками, напоминавшими японские персики, несинхронно раскачивались. С высоты сводчатого потолка зал походил на саркофаг. Он медленно проплыл между тросами, крепящими к потолку указатель перехода на Калининскую линию, и приблизился к черному облаку, растекавшемуся над ступеньками перехода, как чернила в воде. Плыть к нему не хотелось, но плачущий голос увлекал его – будто кто-то тянул шарик за веревочку.

Он вынырнул под белоснежным потолком у черного габбро. Здесь было больше жизни, возможно из-за бронзовых людей, ссутулившихся под тяжестью сводов. На него смотрел матрос-сигнальщик с затопленного линкора «Марат». Мертвый матрос. Мертвый, как и команда эсминца «Сокрушительный» во главе с расстрелянным за малодушие капитаном.

Возможно все дело в свете – здесь уже нет того душного полумрака и угловатых стрельчатых линий, напоминавших древние русские крепости с толстыми стенами и узкими слуховыми окнами.

Люстры-тарелки излучали ровный и холодный свет, детский плач снова звал его в туннель. Он опрокинулся в яму перехода, и подземное течение понесло его вдоль белоснежных плит с золотыми прожилками.

Его встретил настоящий подземный дворец. Много стекла и света раскрашенного цветными витражами. Толи подземный собор, толи стеклянный грот. Трескучий плач теперь беспокоил его, рождая необъяснимую тревогу. Возможно, потому что причина плача становилась угрозой и для него.

Он плыл вдоль костельных витражей с причудливыми узорами и цветами. Ему нравилось, как они мерцали желтым и красным сиянием и как свет играл на мёртвых граненых колоннах.

И здесь все также мертво. Но смерть здесь царила легкая, безмятежная похожая на вечный покой древних богов. И в этих светлых тенях на цоколях и пилонах ему виделись картины светлых ушедших дней. Он плыл к торцу главного зала, к панно из смальты, с раскинувшейся золотой звездой. Миру-мир. Советская женщина с младенцем как Мадонна – начало начал.

Что-то вдруг дернуло его, увлекая под межпилонный свод в черноту. Сквозные витражи здесь не пропускали света. Плач раздавался из навесного динамика у стены и становился нестерпимым, как острая боль, переходя в нарастающий протяжный нечеловеческий вопль. Дети не могут так кричать. Их легкие неспособны на такую мощь. Это что-то искусственное, чья-то очередная мертвая копия, уродливо деформированная аудиоредактором.

Не в силах сдержать себя, он тоже закричал, но вода заглушила крик. Он дернулся и…

– Вы знаете, с чего начиналось метро?

Незнакомый голос вещал тихо и рассудительно, прямо как у лектора. Или специалиста по холодным продажам.

– Со станции Сокольники?

– Да нет же, с чего началось все вообще. Ведь метро – это просто огромное подземелье. А что такое подземелье, по сути? – Задал вопрос голос и сам же ответил. – Это Яма. А любая яма начинается с чего? С ла-па-ты.

– А экскаватор?

– В тридцатых годах? Не смешите. Нет, семь обычных рабочих в полушубках и валенках пришли во двор обычного жилого дома и лопатами начали копать яму. И что, по-вашему, должны были сделать жильцы? Недоумевающие жильцы просто вызвали милицию.

– Да, когда-то и не было всего этого под землей…

– Нет-нет, это – уже было. Это ведь появилось намного раньше…

Пустовалов чувствовал, что кто-то сидел справа и слева от него. И сидевший слева касался его плеча как будто чуть сильнее.

Судя по запаху шампуня, это была одна из девушек. В кромешной тьме ему было приятно ощущать теплоту и тяжесть девичьего тела, и этот запах шампуня и еще какой-то смутный, напоминавший вишневую колу.

Пустовалов открыл глаза и снова закрыл. Разницы абсолютно никакой. Кромешная тьма, в которой он провел уже часов, наверное, шесть.

В его фонаре давно разрядились аккумуляторы. Маленький «Лед Лензер» тоже «сдох». Виктор и Роман забыли свои фонари в каменном зале. Телефоны у всех давно разрядились. Даже супернавороченный смартфон Даши. Только «Сказка» работала, но толку от нее никакого. Вроде бы у Ромика оставалась еще зажигалка, но ее решили не использовать лишний раз, пока не найдут выхода. А выход все не находился. Пока еще работал фонарь, они видели бесконечные, уходящие во все стороны коридоры, проходы со сводами, кирпичные простенки, залы и полузалы, комнатки, в которых обнаруживались проходы, а за ними другие проходы и другие и так до бесконечности. Это был самый настоящий лабиринт. Пустовалов представить не мог, зачем кому-то понадобилось это подземелье. Безусловно, оно было старым, это заметно по самой архитектуре – по кряжистым пилястрам и толстым колоннам с низкими сводами, по квадратным плинфяным кирпичам.

Если учитывать культурный слой, то это могли быть подвалы какого-то строения, может монастыря. Может, раньше здесь располагались казематы, или целый подземный город, куда прятались жители во время осады. Здесь было душно и сухо. Полы были сплошь земляные, пахло старой пылью и перцем – будто оставшейся от котлов с бараниной, которую варили тут местные жители.

Пустовалов не мог понять, как такие огромные пространства в центре Москвы оставались неосвоенными. Тут можно было разместить несколько торговых центров или музей.

Все это беспокоило его, но больше всего – труп в костюме на лестнице в бетонном стакане. Судя по тяжести, в костюме мог использоваться свинец, сталь или даже вольфрам. Ноги трупа были твердыми, там наверняка были пластины. И те лица наверху, смотревшие через стекла скафандровых шлемов… Все это наводило на нехорошие мысли.