Тётку Анна не любила и побаивалась. Когда игуменья навещала родственников в Зуеве, Анна пряталась под кроватью в своей комнате и оставалась там до отъезда гостьи. После всегда бывала наказана матерью. Стоя на коленях перед иконой, молила Господа о прощении и обещала Всевышнему, что в следующий раз с радостью будет ждать приезда послушницы Господа, молиться вместе с ней и слушать слово Божие. Но проходило время, с новым визитом приезжала Ефимия, и Анна, позабыв о своих обещаниях, опять от неё пряталась.

Анна в Бога верила, старательно повторяла за набожной матерью в церкви псалмы, усердно крестилась и молилась перед сном.

После смерти Анастасии Павловны вера во Всевышнего в девочке надломилась, чем она по простоте душевной незамедлительно поделилась с тёткой. Потемневшая лицом игуменья сообщила ошеломлённому Феликсу, что в девке поселился бес, и увезла Анну в Покровский Воронежский монастырь на воспитание.

Перевоспитать своенравную девицу ей не удалось. Через месяц Анна объявила, что если немедля не будет отправлена домой, то начнёт голодовку.

Вернувшись в Зуево и прижавшись к отцу, она заявила, что ноги её больше не будет в монастыре.

И вот она здесь. В месте, которое ненавидела всей душой. Где бесшумно ходили монахини с бездумными лицами и пустыми глазами. Где коридоры казались длиннее из-за своей темноты и гулкого эха, где пахло сыростью в подвалах, где было невероятно жарко летом и до боли в ногах холодно зимой.

Именно это место и стало теперь для Анны прибежищем.

Стрелки огромных настенных часов в монастырской столовой двигались чудовищно медленно. Анна, сжав руки в кулачки и мелко дрожа от холода и испуга, не сводила с них взгляд. Всего десять часов назад она и Зоя покинули дом. Господи, казалось, прошла уже вечность. Мысли об отце полностью занимали девушку, волнение парализовало слух и голос. Прибыв ночью в обитель и упав на колени перед игуменьей, Анна не смогла промолвить ни слова. Плача, она цеплялась за подол рясы монахини и просила её молиться об отце. О беде, приключившейся в Зуеве, игуменье поведала Зоя.

Часы пробили ровно восемь, Анна вздрогнула. Послушницы и работницы монастыря старательно зачерпывали ложкой гречневую кашу и исподлобья рассматривали племянницу настоятельницы.

– Грех не есть пищу, посланную Господом, – сурово заметила игуменья, обращаясь к Анне. Зоя с благодарностью взглянула на старуху и принялась за завтрак.

Как только рассвело, игуменья отправила в деревню одну из работниц, жительницу Зуевки, узнать, что там да как. Все с нетерпением ожидали возвращения посланницы. Анна ожидала с тревогой.

Ближе к вечеру в келью, выделенную Анне и Зое, вбежала девушка и, мелко крестясь, сообщила, что вернулась Устинья из деревни и настоятельница просит Анну прийти в трапезную.

На ватных ногах, спотыкаясь и то и дело ударяясь о стены, Анна выбежала из кельи. Коридоры, повороты, опять коридор. Боже, неужели они стали ещё длиннее?..

Вот и дверь в трапезную. Анна замерла на пороге, увидев бледное лицо Зои. Нерешительным шагом она прошла в комнату и присела за стол, где сидела игуменья.

– Повтори, Устинья, что мне поведала, – велела та стоявшей у дверей молодой девушке в голубой косынке.

– В деревне-то кошмар, что творится, – запыхавшись, принялась рассказывать Устинья, – амбары поразграблены, коней увели. Бабку-то Ильинишну пристрелили прям на улице за то, что зерно отдавать не хотела и комиссару ихнему красному фигу показала.

– Про Зуево говори, – каменным голосом напомнила игуменья.

– Ага, – испуганно посмотрев на Анну, продолжила девушка, – поместье, значит, солдаты заняли, всю ночь там гам и шум были. Стёкла били, костры вокруг дома жгли, к утру затихли вроде, притомились, небось, барское вино распивать, гады.

Наткнувшись на суровый взгляд игуменьи, Устинья икнула, перекрестилась на икону в углу комнаты и сказала:

– Барина-то, Василия Васильевича, посреди деревни прям напротиву часовенки нашей и повесили. Уж простите, Анна Васильевна, горестно говорить, да настоятельница приказала всё как есть сказать. Побили его сильно, ой побили, лица-то и не видать совсем. А потом привели в деревню, наших из домов повытаскивали и смотреть заставили. Повесили голубчика и погоны, ну те, что на плечах-то носятся, прям в рот ему и засунули.

Анна взвыла. Слёзы градом полились из глаз. Заревев в голос, подбежала к хозяйке Зоя и припала к её коленям:

– Аннушка Васильевна, голубушка, беда-то какая! Да за что же его, родненького, так жестоко?

– И деревенским сказали, – утерев нос рукавом, продолжила Устинья, стараясь вклиниться в рыдания девушек, – что, мол, кто снимет генерала, тот на его месте и окажется. Мол, в наказ тем, кто против власти советской.

Анна подскочила и, оттолкнув Зою, кинулась к выходу.

– Куда? – ухватила её за руку игуменья.

– Неужели вы, тётушка, думаете, я позволю отца своего так там и оставить? – зло сверкнула глазами Анна и вырвалась из рук старухи.

– Господи, да кто ж осмелится снять повешенного?

– Я.

Деревня мирно спала или притворялась спящей. Дома стояли погружённые в темноту, ставни на окнах в преддверии грозы были закрыты. Где-то вдалеке взвизгнула собака и тут же замолчала.

Анна нашла в темноте руки Зои и крепко схватилась за них.

– Там часовня, – указала Зоя головой и стряхнула с лица каплю дождя. – Может, тут обождёте, а я пойду посмотрю, что там да как?

– Нет, вместе пошли.

В темноте выделялся силуэт висящего в петле человека. От сильного ветра тело его безвольно качалось из стороны в сторону. Поскрипывала наскоро построенная виселица, жутко проступая на фоне часовни.

На ватных ногах Анна подошла к страшному сооружению и упала на колени, обняв ноги отца.

Сверкнула молния, на миг ослепив девушку и заглушив всхлипы Зои.

Неожиданно Анна подскочила на ноги и схватилась за подругу. Около виселицы стоял невысокий коренастый человек с густой бородой и ножом в руках.

– Не бойтесь, девчата, свой я! – Ловко подпрыгнув и ухватившись рукой за балку, мужчина одним движением перерезал верёвку, освободив шею повешенного. Мёртвый генерал кулем свалился на землю, обдав девушек грязной водой из лужи.

Анна упала рядом с отцом и изо всех сил попыталась разомкнуть петлю. Сильные мужские руки помогли ей в этом.

– Здесь обождите, инвентарь принесу, – утирая капли дождя с лица, сказал мужчина. Вновь вспыхнувшая молния осветила незнакомца. Из-под косматых тёмных бровей на Анну глянули чёрные цыганские глаза.

Погрузив на телегу тело генерала, мужчина взял под уздцы лошадь и обернулся к мелко трясущейся Анне:

– Куда?

– Там неподалёку от усадьбы склеп наш. Мама там и Петя…

Непрерывный дождь, неумолкающая гроза и пронизывающий ветер. О чём-то её спрашивает Зоя, что-то говорит незнакомец. Холодная рукоятка лопаты, резкий звук выкапываемой земли и посиневшее лицо отца. И вот её самый родной, её добрый и ласковый папа, который нежно сажал её себе на колени и трогательно пытался вплести ленту в волосы в детстве, её, бывало, суровый отец, который всегда переживал из-за того, что, должно быть, строго наказал детей, который побаивался жену и с умилением смотрел той вслед, который не раз бывал в бою, сражался за Россию и несколько раз был серьёзно ранен, а находясь на грани смерти, не забывал о чести и достоинстве, тот, кто мечтал погибнуть достойно, лежит сейчас на дне тёмной холодной могилы, и лишь его лицо белым пятном выделяется на фоне черноты.

Незнакомец перекрестился и прочитал молитву по усопшему. Взяв клейкую землю, Анна кинула горсть в свежевырытую яму и без сил села у могилы, безразлично смотря, как земля поглощает её отца.

Светало. Наконец прекратился дождь, и резко похолодало. Анна, стуча зубами, обхватила руками колени и покачивалась из стороны в сторону. Куда-то исчез незнакомец, тихонько рядом сидела Зоя.