Всё в работе артели переменилось. Григорий под надуманными предлогами то и дело задерживался на ярусе, где работала Полина. Стенопись наверху, и особенно в барабане, без опытного глаза бригадира явно не ладилась. Поминутно «с неба» доносились голоса озабоченных «небожителей»: «Григорий Борисович, вы скоро?»

– Ну что за люди? – улыбался Гриша, поглядывая на свою избранницу. – Иду-иду!

Полина хранила холодное металлическое спокойствие. Если её руки начинали отчаянно дрожать, она сжимала пальцы в кулачки и прятала их за спину, моля Бога о том, чтобы Григорий Борисович не заметил её неловкого жеста. Она помнила, как звучало из уст бригадира одно из первых наставлений: «В храме руки за спиной держать не принято. Эта традиция существует с древних времён». Помнится, кто-то перепросил Григория: «Почему?» «А вдруг ты за спиной держишь камень», – ответил он. Иногда Полина не выдерживала внутреннего напряжения, и её надутая серьёзность вдруг взрывалась внезапным нервическим смехом. В такие минуты, зажав ладонями рот, она убегала в дальний угол яруса и там, уткнув лоб в прохладную стену храма, прятала свои «непристойные переживания».

Влюблённость Григория и страдания несчастной Полины с каждым днём становились всё более заметны. Девушке казалось, что артельцы посмеиваются над ней. Да-да, над ней и только над ней, потому что смеяться над бригадным генералом невозможно по определению. На самом же деле всё обстояло совершенно иначе. Иконописцы предельно уважали своего командора и с дружеской симпатией относились к Полине, почитая её за ласточку, залетевшую к ним на артельный огонёк. Их реакцию правильнее было бы посчитать за товарищеское участие и заботу. Но глаза смущённой девушки всё видели по-другому. В переглядах ребят она отмечала злорадство и кичливую ревность по отношению к руководителю. Так, после вечерней трапезы, забившись в свою келейку, она часами сидела на кровати, обхватив колени, и думала: «Они мне этого не простят!»

В один из вечеров Полина наконец приняла единственно правильное, с её точки зрения, решение: бежать в Москву. Григорий Борисович, понятное дело, не отпустит, значит, надо бежать… тайно! Утром следующего дня перед выходом на молитву она собрала вещи в походный рюкзачок, прибрала в комнате и написала записку вежливости. В ней Полина благодарила всех за дни, проведённые в станице, а главное, в храме. Ссылаясь на неотложные обстоятельства, девушка просила простить её за столь поспешное бегство. «Разве бывает непоспешное бегство?» – грустно усмехнулась она, дописывая фразу. Но исправлять написанное не стала.

Время близилось к обеду. Григорий чуть раньше остальных стал спускаться с верхних лесов. На ярусе, где Полина выкрашивала намеченный орнамент, он задержался. «Где же она?» – подумал Гриша, оглядывая ярус сквозь контражур осветительных приборов. Полины нигде не было. На выходе из храма ему встретился сторож Кузьма.

– Борисыч, твоя Полинка-то с вещичками подалась. Обидел, поди?

– Что значит подалась? – переспросил Гриша.

– А то и значит. Гляжу, выбегает девонька из храма и к себе в домик направляется. Удивился я, что за поспешность такая, может, случилось чаво. Хотел я было в храм-то зайти глянуть, что да как, смотрю: бежит прямо к воротцам. Рюкзачок за спиной так и подпрыгивает, так и подпрыгивает. Ух ты, думаю. А она глядь – и исчезла за домами, только пыль на дороге вспуршила чуток. Не любо, думаю, дело такое, ох не любо! Я вслед. Тут автобус, как на грех, подъезжает. Гляжу, минуты не прошло, а она уж в нём, треклятом, и сидит. Головку опустила, не повернётся. Я кричу водиле, машу рукой, чтоб остановился – куцы там! Унёсся быстрее ветра толстозадый. Как подговорили…

Кузьма перевёл дух и уставился вопросительно на Григория. Тот слушал не шелохнувшись.

– Давно уехала?

– Часа с полтора уж, поди.

– Что молчал?

– Так ведь, – запнулся Кузьма, – откуда ж мне знать-то? Ты вот что мне скажи…

– Погодь! – Григорий нахмурился. С минуту молчал, потом встрепенулся: – Отцу скажешь: нижайше прошу прощения. Отворяй ворота!

В голосе Григория сказалось столько решительности, что Кузьма, не рассуждая, понёсся к воротам. А Гриша распахнул створки настоятельского гаража, прыгнул за руль уазика, или, как его величали в станице, «Михайловой конки», и с замиранием сердца открыл бардачок. Есть! Документы на машину лежали, как обычно, поверх ОСАГОвских страховок. В замке зажигания торчал ключ, оставленный отцом Михаилом (чтоб не потерялся). «Господи, прости меня, грешного!» – прошептал Григорий и повернул ключ. УАЗ вздрогнул, выкатился из гаража и, набирая скорость, промчался мимо Кузьмы. Через десять секунд он скрылся на дальних улицах…

То ли удача сопутствовала нашему герою, то ли Господь «прикрыл» любимца, но случилось чудо. Весь долгий путь до города Ставрополя Гриша гнал батиного «козлика» в галоп, не считаясь ни с какими дорожными ограничениями, промчался, как ветер, мимо трёх несговорчивых постов ДПС и подкатил к вокзалу «без замечаний»! Оставив машину на площади, он поднялся по лестнице на платформу и вбежал в зал ожидания. В дальнем углу на широкой деревянной лавке сидела Полина. Поджав под себя ноги и опустив голову, она разглядывала стоптанный, давно не крашенный пол.

– Полина… – беззвучно позвал девушку Григорий.

Она будто услышала шелест Гришиных губ, немного встрепенулась, но потом снова, как раненый голубок, нахохлилась и замерла, опустив голову.

– Полина… – Гриша глядел на неё и никак не мог сосредоточиться.

Его взгляд мутили, будто ливневые струи по стеклу, нахлынувшие неожиданно и некстати воспоминания прошлых лет. То он, двадцатипятилетний бродяга, стоит на Дворцовой площади. Искусство Древнего Египта, только что виденное им в Эрмитаже, не умещается в голове, перестраивает работу обоих полушарий, понуждает к гениальности. То он, четырнадцатилетний мальчик, в Крыму спускается с горы и неожиданно выходит на нудистский пляж. Замерев, наблюдает вальяжные движения голых мужиков и баб и вдруг до слёз, до тошноты чувствует во всём этом поддельное стремление к естеству, безобразную и пошлую комедию нравов. Ему, подростку, становится нестерпимо больно и стыдно за них и за самого себя, увидевшего такое. Не чувствуя усталости, Гриша лезет обратно на гору почти по вертикальной тропе. На вершинке переводит дух, оглядывается и видит далеко внизу на отмели множество бронзовых точек. Они напоминают выброшенный волной на берег, иссыхающий под солнцем косячок мелкой салаки, рыбёшки бросовой и неприличной к изысканному столу…

Полина подняла голову и увидела его, стоящего в дверях. Она выпрямилась. В это время ватага весёлых студентов, тесня друг друга, ворвалась в зал ожидания. Навьюченные рюкзаками, они «внесли» и Григория вместе с собой внутрь. Гриша поднял с пола отлетевшие в сторону очки и, растерянно оглядываясь, стал высматривать Полину. Их взгляды встретились…

Родился в городе Каменске-Шахтинске Ростовской области 8 мая 1965 г. в рабочей семье.

После рождения родители письменно отказались от своего сына, инвалида детства первой группы.

С июля 1965 г. по 20 июня 1972 г. проживал в Ростове-на-Дону в дошкольном детском учреждении № 4.

С1972 г. Виктор жил и учился в школе-интернате для детей-инвалидов в городе Новочеркасске Ростовской области.

Первой учительницей была Галина Петровна Уткачёва. С тех пор Виктор пишет, держа ручку в зубах.

После окончания школы-интерната, с 8 августа 1984 г., Виктор стал проживать в Новочеркасском доме-интерна-те для престарелых и инвалидов.

Является дипломантом и лауреатом различных фестивалей и конкурсов, а также лауреатом международной премии «Филантроп» в номинации «Декоративно-прикладное искусство» (2004) и в номинации «Художественная самодеятельность» (2008) – в составе вокально-казачьего коллектива «Не падаем духом».