«Кому-то жизнь – тяжёлый грех…» Кому-то жизнь – тяжёлый грех, Кому-то – окаянство. Я шёл во тьме, покуда свет Не очертил пространство. Я выживал, где жизни нет, И пропадал, где жили, Но выпрямлялся снежный свет Работой сухожилий. И как бы чёрная смола По следу ни кипела, Легонько жизнь моя плыла По белому, над белым. Но что и раньше, что во тьме Мне было непонятно: Откуда жизнь взялась во мне И как уйдёт обратно. «Закрыть бы свинцовые веки…» Закрыть бы свинцовые веки И слушать всю ночь напролёт, Как бьются подземные реки В корнями затянутый свод. Не ведать бы вечной мороки, Концы расплетая в узлах, А зреть, как древесные соки Восходят в отвесных стволах. Глаза не кривить в укоризне На злое жильё и быльё, А плыть по течению жизни, Сливаясь с теченьем её. И знать, что во странствиях долгих Хоть раз по прошествии лет Бог встретит меня среди многих И тихо помолится вслед. «Нет, не всегда, лишь от случая к случаю…» Нет, не всегда, лишь от случая к случаю Вижу, сжимая виски: В Царстве Небесном за тучей тягучею Бабушка вяжет носки. Нет, не всегда, только изредка-изредка Вижу: со звёздных крылец Смотрит в печали, как будто сквозь изгородь, Как виноватый, отец. Там, в небесах, перед взорами Божьими, В вечной тоске по своим Молят они, чтоб родные, пригожие Не поспешали бы к ним. «И вдруг языческие боги…» И вдруг языческие боги Пронижут молнией века, Сухой травой мне свяжут ноги И полонят, как языка. Разговорюсь, но тьма глухая На полуслове оборвёт, И подо мной трава сухая Семью цветами зацветёт. «Половодье ушло, побросало в отлогах рыбьё…» Половодье ушло, побросало в отлогах рыбьё, Жить недолго рыбью, плавники без воды заржавеют. То, что делает сильными, как-нибудь нас и убьёт, То, что делает слабыми, как-нибудь нас пожалеет. Пресыщенье судьбой поневоле заводит в отлог, Где дарован покой, где тоска попросила смиренья, Где и сила, и слабость в единый вмещаются вдох, Где нещадная боль зарастает травою забвенья. «До снега сорок дён…»
До снега сорок дён, Как сорок дён до смерти, На рубеже времён Безвременье на свете. Так было всё до нас, При нас и будет после, Внутри огонь погас И выпал пеплом возле. И нет тебя родней, И надо умудриться Успеть за сорок дней, Как заново, родиться. «Я легко бы смирился с ущербом…» Я легко бы смирился с ущербом В том, что день отвалился в тщете, Коль кошачьею лапкою верба Прикоснулась б к холодной щеке, Коль понять бы сумел в круговерти На пороге летучей весны — Все грехи, что скопились до смерти, До рожденья ещё прощены. И вдыхал бы, как после побега, Полной грудью, пока не остыл, Свежий запах последнего снега, Прелый дух прошлогодней листвы. «Больно резать по живому…» Больно резать по живому, А по мёртвому больней, Я по следу межевому Уходил в простор полей. Я искал себе кумира Средь отеческих могил, Было холодно и сиро, Не хватало слёз и сил. Но зато звезда светилась, Отражая свет во мне, И душа моя томилась По заветной старине. Я в провалах бездорожья Видел всех, кто был забыт, И рука держала Божья Надо мной небесный щит. «Не холодом злым, не огнём…» Не холодом злым, не огнём, А света легчайшим движеньем На Землю вернётся моё От древней звезды отраженье. Но всё это будет потом, Пока я живу и не маюсь, Сижу на крыльце золотом И в золоте глаз отражаюсь. «В эту грозную ночь ветер щёлкал кнутом…» В эту грозную ночь ветер щёлкал кнутом, Тьма вязала концы и начала. И спросил я у Тьмы: «Что же будет потом?» «Белый Свет будет», – Тьма отвечала. Дотерпел я, дождался, забрезжил рассвет, Зацепился за землю лучами. И спросил я, тревожась: «А что же вослед?» «Будет Тьма», – Белый Свет отвечал мне. И, упорствуя, каждый стоял на своём И одно выговаривал имя, И верёвкой вилась, и горела огнём Жизнь моя, как граница меж ними. |
