– Так вы считаете, что заповеди не нужны? Так я вас понял? – опять поглаживая бороду, спросил священник.

– А кому они нужны, если никто по ним не живёт и никто их не выполняет? – повторился Выкрутасов. Он подпиливал аккуратной пилочкой ногти и периодически вытягивал пальцы, чтобы посмотреть результат.

– Позвольте встречный вопрос, а кто должен их выполнять?

Молчание было ему ответом. Математик застыл с пилкой в руках.

– Вы хотите сказать, что каждый должен начать с себя? – очнулся сообразительный Митрофанов.

– А вы хотите начать с других? – повернулся к нему и хитро подмигнул отец Тимофей. – А если они не согласятся, то заставить, так ведь?

Митрофанов немного побледнел. Видимо, вспомнил текст марксистской прокламации, которую случайно оставил на столе Елагина. Николай тогда выхватил глазами фразу: "Не хотят – заставим во что бы то ни стало…"

– Так что же делать, если я выполняю заповедь любви к ближнему, а ближний и не думает мне отвечать тем же? – очнулся Выкрутасов, допрашивая священника словно грозный завуч.

Отец Тимофей снова картинно всплеснул руками:

– Так молиться, молиться и за него, и за себя…

– Ваши молитвы хоть кому-нибудь помогают? – насмешливо спросил Николай.

– А вы попробуйте, молодой человек, попробуйте…

– А что, господа, можно и попробовать, – зашагал к окну, поднимая ноги, словно журавль по болоту, долговязый Митрофанов, – вот полюбуйтесь – за окном дождь. Ливень, можно сказать. И конца ему не предвидится. Давайте помолимся, чтобы дождь перестал…

Он повернулся к иконе Спасителя, размашисто перекрестился и шутливо поклонился, дотронувшись рукой до паркета. Отец Тимофей серьёзно повторил молитву.

Преподаватели устали слушать бесполезный спор и засобирались домой. Николай тоже посмотрел на красный угол, где висела старинная икона Христа, и вздохнул, потому что он как раз больше всех хотел, чтобы дождь закончился – зонт благополучно лежал дома, оставленный впопыхах хозяином, а впереди ещё столько дел…

Учительская постепенно опустела. Николай поглядывал на отца Тимофея, который искал плащ в тёмном шкафу.

– Позвольте, я помогу, батюшка.

Ему было неловко за свой насмешливый вопрос. Он подал старичку плащ, и тут произошло что-то странное: священник посмотрел на него добрыми глазами и вдруг погладил его по щеке:

– Ничего, ничего, заживёт… – пробормотал он тихонько. Потом взял шляпу и засеменил на выход. Николай не понял, что заживёт? У него ничего не болит…

Все ушли, а Елагин ещё засовывал тетради в портфель. Потом приготовил материал для завтрашних уроков и, наконец, вышел на улицу.

К удивлению Николая, дождь закончился, и сквозь разорванные облака робко выглядывало солнце. «Чудо-чудное», – пробормотал он, поражаясь удачной перемене погоды, словно шутливая молитва сработала…

Москва ещё и потому была дорога Николаю, что здесь жила тётка по отцу – Варвара Васильевна Плетнёва, единственный родной человек, который у него остался после смерти родителей. Время было совсем не позднее, и он задумал навестить её, а заодно поинтересоваться, нет ли у неё писем от деда Василия, а может, и ещё каких-нибудь сокровищ, лежащих под спудом…

Давным-давно тётка вышла замуж за московского купца Плетнёва и переехала в дом на Остоженке. Николаю нравилась эта улица. Не парадная, но исторически знаменитая: с неё князь Дмитрий Пожарский начал гнать гетмана Хоткевича в 1612 году.

Жёлтый особняк в стиле ампир снаружи казался каменным, однако на самом деле это был деревянный дом с белыми колоннами на террасе. Здание скрывалось от шумной улицы за листвой старых разросшихся деревьев и выглядело уютным и тихим.

Варвара Васильевна – сухонькая женщина невысокого роста с добрыми глазами – чрезвычайно обрадовалась, увидев любимого племянника. Она отбросила непременное вязание и кинулась его обнимать.

– Милый мальчик, как ты? – участливо спросила она, заглядывая в его лицо снизу вверх.

– Спасибо, тётя, уже нормально, – целуя руку, спокойно ответил он.

– А я сильно плакала, Коля, – пожаловалась Варвара Васильевна, прикладывая к глазам платок и садясь обратно в уютное кресло. – Так рано умер Костя! Я не ожидала… Дорогой братец, мы так и не повидались с тобой, а теперь уж назад ничего не вернуть… Царство небесное!

Она плакала и крестилась, молясь за брата. Потом немного успокоилась и начала вспоминать свою детскую жизнь в отчем доме, любовь старшего брата, замужество и снова загрустила, вспомнив о безвременной кончине супруга. Николай терпеливо слушал и поддакивал. Наконец, он смог вставить слово.

– Тётя, у вас сохранились документы от отца? Ведь вы дольше жили с родителями в поместье бабушки Елизаветы.

Варвара Васильевна отняла платок от глаз и уставилась на него.

– Что-то уцелело, Коля, но уж не помню, куда положила. Софья придёт из церкви, поможет тебе.

– А что там было?

– Письма какие-то, портреты, документы… Давно не разбирала. Да и зачем мне? А ты что ищешь?

– Хочу разобраться с родословной получше, – уклончиво ответил Николай.

– Ну, добро, подожди Софью. А пока пойдём, поедим.

Что это было – обед или ужин, он не понял. Тётушка была хлебосольной, и за столом у неё часто сидели незнакомые люди, которые приходили, как подозревал Николай, не только подкормиться, но и попробовать сблизиться с ним – возможным женихом. Вот и сейчас очередная дальняя родственница приехала к Варваре Васильевне со своей дочерью и была весьма довольна тем обстоятельством, что Николай Константинович оказался здесь же.

Николай даже не смотрел на барышню, которую посадили рядом, чувствуя нарастающее раздражение от её глупых речей.

– Николай Константинович, а как вы относитесь к женскому вопросу? – спросила молодая, полноватая девица, заглядывая ему в глаза и хлопая белёсыми ресницами.

– Простите… э-э-э… Катерина Семёновна, я не отношусь к женскому вопросу просто потому, что я мужчина, – сухо ответил он.

Он пытался разобраться в своём резко отрицательном отношении к женитьбе и понял, что не хочет повторять жизнь обывателя, который страдает от своего неудачного выбора и теперь не знает, куда деваться от семьи… Николай замечал постепенную перемену в поведении женатых мужчин и с огорчением понимал, что все идут по одному и тому же пути: сначала очень счастливы, потом чуть устают от домашних радостей, потом начинают сплетничать и жаловаться, а затем и вовсе мечтают убежать из дома хоть на малый срок…

К чему такая жизнь? Разве не лучше тогда сохранить свободу и заниматься наукой или ещё чем-то в своё удовольствие и не связывать себя никакими обязательствами, не раздражаться на жизнь и не вздыхать от собственной глупости?

Уже с первого взгляда на очередную потенциальную невесту, которую ему подобрала тётка, было видно, что все неприятности, связанные с женитьбой, написаны у неё на лице: капризы, недалёкий ум и сварливый характер.

Николай слушал соседку и досадовал на длительное отсутствие Софьи, тёткиной воспитанницы.

После эпидемии холеры тётя похоронила мужа и ребёнка, а Софья – родителей, и оказалась в сиротском доме. Варвара Васильевна по совету священника взяла в дом девочку и ни разу об этом не пожалела. Софья выросла умной, доброй девушкой и стала утешением для её сердца.

В конце обеда она наконец пришла. Николай не видел её с весны, но в Сониной внешности ничего не изменилось: такие же гладко зачёсанные русые волосы, голубые внимательные глаза и серьёзное спокойное лицо, на котором редко появлялась улыбка. Она тихо поздоровалась, потом увидела Николая и слегка покраснела.

– Голубушка, ешь скорее, да помоги Коле разобрать старые бумаги. Ты помнишь, где они лежат?

– Помню, тётя. Я не хочу есть, можем пойти сразу, Николай Константинович, – тихо предложила девушка.

– Как вам будет угодно, – с радостью встал из-за стола Николай.

Они поднимались на второй этаж по скрипучим ступеням, которые словно протестовали против уверенных тяжёлых шагов молодого человека.