– Тогда я и начинать не буду, – закокетничала Татьяна.

– Так будет, если сделаешь, а вот так, – Филимонов включил файл с убитым сыном, – если не сделаешь.

– Да у меня все готово. Печь разогреется, и все образцы сразу поставлю.

– Нет, радость моя, ты их в холодную печку ставь, чтобы постепенно нагревались, иначе потрескаются и ни хрена у тебя не выйдет.

– А в инструкции… – начала оправдываться Таня.

– Инструкцию дебилы пишут, – оборвал Филя. – Ну дерзай, пока печь не нагрелась. Засим крепко целую.

Татьяна ушла в прессовую лабораторию, а Филя опять заскучал.

Он оглядел комнату. Взгляд его остановился на старом, похожем на бульдога вентиляторе с резиновыми лопастями.

– Ну что, друг мой Санчо, – голосом знаменитого артиста Черкасова произнес Филя, – слабо мордой в вентилятор ткнуться?

И сам ответил:

– Слабо. Это тебе не пирожки с квашеной капустой в столовой воровать. А каково мне? С палкой на мельницы. Каково по загривку жердью от начальства получать? Или ты думаешь, я тупой и не понимаю, что лучше промолчать, поддакнуть, сказать «щас все быстренько сделаем», потом в курилке трепаться, а в конце свалить на кого-нибудь. Нет, мой верный оруженосец Санчо, все это я знаю. Но не могу, понимаешь, не могу под эту сволочь подделываться. Уж лучше в мельницу головой, чем в дерьмо.

Александр оперся о спинку стула, как о плечо Санчо Пансы, и, мысленно отвечая на овацию переполненного зала, раскланялся.

Зал еще не перестал рукоплескать монологу, а дверь в кабинет открылась, и в комнату ввалился другой сэнээс этой же лаборатории. Тоже Александр, только не Петрович, а Павлович. Был он весьма упитанный и в то же время весьма энергичный.

– Шура, ты на обед собираешься или будешь тут монологи произносить? – брякнул он первое пришедшее в голову, и не подозревая, что точно догадался о творившемся в кабинете лицедействе.

– А разве начальство уже в курсе, что мы тут монологи произносим? – осведомился Филя, не подавая виду, что ошеломлен.

– Ну ты даешь! Начальство у нас вообще ничего не знает, кроме того, что премии себе надо каждый день выписывать, а нам выговоры.

– А, – успокоился Филя, – а то я думал, они мысли начали читать.

– Не, они отчет наш последний читают, а там нету ни одной мысли, потому как его Колька писал.

– Гы! – настроение Фили резко улучшилось.

Колька, или Николай Николаевич, завгруппой, отличался неспособностью писать отчеты и вообще еле-еле разбирался в том, как надо ставить и планировать эксперимент, выполнять научно-исследовательские работы. Зато он отлично писал докладные с доносами начальству на всех, кто это умел. Последний донос был написан на двух Александров, застуканных им во время перерыва на овощной базе вместе с мэнээсками за распитием казенного спирта. Стало завидно, что его не пригласили, и заложил.

Замдиректора вызвал Александров и после долгой нудной беседы про то, что надо больше проявлять инициативы в исследовательских делах, перевыполнять намеченные планы, спросил:

– А что это вы пьянствуете на подшефной базе, да еще и младших научных сотрудниц совращаете?

Оба Александра сделали удивленные глаза столь естественно и одновременно, что у замдиректора зародилось сомнение в правдивости доноса, которое, впрочем, исчезло после того, как Александры в один голос произнесли:

– Не было такого, Василий Николаевич. Вас ввели в заблуждение. Мы на складе перевыполняли норму, а не пьянствовали. У нас и справка есть.

Справка действительно была. За полстакана разведенного спирта ее написал овощной бригадир, на подмогу к которому научных сотрудников и направили.

– Ладно, на этот раз делаю вам устное замечание. Идите, – произнес замдир, поняв, что прицепиться не к чему.

Наивным, пройдохам и дуракам в науке самая жизнь – морду наморщил и почти кандидат наук, а когда отчитываться – обиженную морду сострой и классическую фразу произнеси, мол, «отрицательный результат – тоже результат».

– Нас бы сожрал за такой отчет, а Кольке ничего не будет, – произнес Палыч. И добавил, вспомнив про обед: – Пошли в столовую, а то очередь набежит, все сожрут.

Ходили они не в институтскую столовую, где кроме котлет, напичканных хлебом, да кислющих щей ничего не водилось, а на металлургический комбинат, который, как уже упоминалось вначале, находился за забором у научного городка. Впрочем, кто у кого был за забором, неизвестно.

Дыра в металлургическом заборе поражала огромностью и тропинка к столовой была почти заасфальтирована. Охрана ее не замечала и на научных сотрудников не обращала внимание. Дескать, что взять с убогих, если работать, как нормальные, не могут, пусть хотя бы поедят, как люди.

Утрамбованная башмаками сотен научных сотрудников за десятилетия тропинка петляла мимо огромных гор с металлоломом, напоминающих самые жуткие пейзажи из кинофильма «Сталкер».

Груды обломков тракторов, комбайнов, грузовиков, паровозов, кроватей, танков, ракет, самолетов навевали мысли о могуществе нашей Родины, ее несметных запасах и возможностях.

Сваленные гигантскими магнитами подъемных кранов, перемешанные в одну кучу медицинские хирургические инструменты, колеса горнодобывающих машин, шестеренки токарных станков, погнутые велосипеды, кайзеровские каски будили научную мысль старших научных сотрудников, толкали на поиски неведомого, неизвестного.

Обычно после столовой Александры обходили кладбище металла в поисках подходящих узлов и деталей к создаваемым стендам. Открытая ими технология создания исследовательского оборудования была проста и одновременно гениальна. Рисовалась принципиальная схема стенда или прибора. На помойке, то есть среди бесчисленных изделий из металла, отыскивалось нечто подходящее, притаскивалось в лабораторию, очищалось, смазывалось, замерялось, и к этому нечто, сначала на чертежах, а затем в металле доделывалось все необходимое.

Благодаря находкам, процесс создания стенда ускорялся на два-три месяца. Не говоря уже об экономии металла, времени токарей, фрезеровщиков и слесарей из институтских мастерских. Начальству эта технология не докладывалась, зато ее с великой радостью узнал начальник мастерских Николай Михалыч, с которым друзья поделились идеей.

Начальство заело Михалыча вечной гонкой в изготовлении оборудования, вечным «давай-давай-давай», не сопровождавшимся хотя бы одним «на».

– Мужики, – сказал им в первый раз Михалыч, – вы это здорово придумали, только давайте сделаем так. Вы подписываете у замдиректора и отдаете мне полный комплект чертежей на стенд, я включаю его в план, как положено, а делаю только то, что необходимо. Но без очереди. В ближайшую неделю вместо трех месяцев.

– Ну ты, Михалыч, голова, – ответил Палыч.

На этом они и договорились и навсегда подружились.

В этот день Александры намеревались найти редуктор для машины трения на шесть образцов, которую, чтобы сэкономить время испытаний, придумал Филя.

Тропинка продолжала петлять. Возле одной из железных куч сидел кот. Года два назад, в середине зимы, он появился здесь маленьким пушистым и чистым котенком. Из жалости его стали подкармливать. Сделали из ящика и тряпок теплую конуру, и котенок выжил. Прижился здесь, стал матерым и грязным котищей, грозой окрестных котов и любимцем кошек.

– На обратном пути надо бы не забыть куриных костей ему прихватить, – сам себе напомнил Палыч.

– Совсем заматерел старый бабник, – поддержал тему Филя. – Молодец, выжил в первую зиму.

На обратном пути Александры кота не обнаружили. На его ящике в грязном ватнике, облезлой шапке-ушанке сидел бомж и улыбался. Пустая чекушка стояла рядом. Пригревало последнее осеннее солнышко, и бомж, опорожнив чекушку, сомлел. Он что-то дожевывал. Усы на его небритой физиономии топорщились и блестели от жира.

– Мужик, ты часом не съел кота? – возмутился Филя и бросил к ящику пакет с выпрошенными у молоденьких поварих куриными головами.

Бомж вздрогнул, удивленно посмотрел на Филю и ответил: