– Дань. Я не предохраняюсь, – пытаюсь предупредить, приподнимаясь с его груди и смотря в спокойное лицо.

– Пофиг, Машунь, – лениво гладит меня по заднице, даже не дёрнув ни одной мышцей. – Если забеременеешь, то поженимся, если не забеременеешь – поженимся чуть позже.

В последнее утро перед расставанием я просыпаюсь раньше, желая сделать ему сюрприз, спускаюсь поцелуями от груди к животу и ловлю меняющееся дыхание, становящееся громче и резче. Касаюсь пальцами готового члена и огибаю ладошкой. Дыхание замирает, Дан открывает глаза, которые тут же затягивает чернотой. Он не шевелиться, не давит, просто смотрит и ждёт. За всё это время он ни разу не попросил сделать ему минет, теперь я хочу сделать это сама.

Язычком пробую головку, нежно касаясь, обводя по кругу, прохожусь по всей длине и вбираю в рот, слыша рокочущий стон, переходящий в рык. Насаживаюсь головой, играю языком, и чувствую руку в волосах, поощрительно поглаживающую их.

– Давай, Машунь, – хрипит, сдерживаясь из последних сил от контроля. – Ты можешь глубже, я знаю.

Я стараюсь, проталкиваю глубже, сглатываю и ощущаю его дрожь. Под конец он не выдерживает, подаётся бёдрами сам и кончает, наматывая волосы на кулак. Подтягивает и долго целует в губы, слизывая свой вкус.

Вечером мы возвращаемся в город. Время отъезда Даня не говорит, просто смотрит задумчиво и молчит. Он подвозит меня к дому, вытаскивает сумку, и так же молча идёт к подъезду. Я иду следом, боясь услышать слово «пока».

– Малыш, – раздаётся знакомый голос сзади, и, кажется, я схожу с ума.

Даня впереди открывает дверь в подъезд, Даня сзади закрывает дверь такси. Кручусь по оси, проверяя, есть ли Дани по бокам. Дальше всё как в замедленной съёмке кино.

Один Даня бросает сумку, отталкивает меня, другой Даня, с криком «тварь», кидается вперёд. Маты, удары, кровь в меркнущем сознании, и темнота.

Нил

Я сразу догадался, что в мои руки попала малышка брата. Поначалу хотел признаться, что ошиблась, но слишком хорошенькая оказалась, как раз в моём вкусе, маленькая, на каблуках достаёт только до плеча, тоненькая, но с округлой попой и грудью под мою ладонь, блондиночка с большими, голубыми глазами, губки бантиком, а из-под пояса брюк бабочка пробивается. Заманчивая бабочка, и на месте заманчивом. Да и обкатать девчонку, принадлежащую Дану, показалось хорошей идеей. Месть. Я долго ждал, чтобы сделать ответный шаг.

Смешно, и в тоже время грустно. Самый близкий, самый родной. Родители оказались шутники. Назвать меня Даниилом, а младшего на десять минут брата – Данилой. В ответ природа посмеялась над ними, сделав нас точной копией друг друга. Рост, разлёт бровей, ширина плеч. Даже долбанные родинки абсолютно идентичны. Отец любил повторять, что нас специально назвали так похоже, чтобы не ошибаться с именами. Я не помню, но мама рассказывала, что до трёх лет мы ходили с цветными ленточками на запястьях, у меня красная, а у Дана синяя. Только так была возможность нас идентифицировать. После трёх, полные имена для нас в доме исчезли, заменившись на Даня, одно на двоих. Мы и были долгое время одно на двоих. Одинаково стриглись, носили одинаковую одежду, когда хотели запудрить окружающим мозги. Позже, к десяти, я стал Нилом, а брат предпочёл сокращённо Дан. К подростковому периоду произошло цветовое разделения. Стиль одежды остался тот же, только я тянулся к светлым тонам, а Даня заполнил гардероб сплошной чернотой. Он и душой стал чернее, как будто вымазался в своей одежде.

К шестнадцати он полностью вышел из-под отцовского контроля, шлялся где-то днями и ночами, дерзил, посылал в пешее эротическое путешествие. Удивляюсь, как он закончил школу и поступил на обучение дальше. Отец поначалу дёргался, пытался вернуть его в дом, приобщить к семейному бизнесу, но Дан решил всё по-другому. Участвовать в грязном бизнесе отказался наотрез. Это сейчас верхний слой белый и пушистый, а в девяностые, когда отец сколачивал первый миллион, без криминала обойтись было нельзя. В наше время криминальные структуры облачились в пиджаки и галстуки, но методы воздействия остались прежними, и для удержания компании на плаву, приходиться сотрудничать с этими галстуками.

Я, как старший, втянулся в семейный бизнес к восемнадцати. Днём институт, после обеда офис, ночью зубрёж науки. Личная жизнь покрылась толстым слоем плесени и пыли, хотя… Её звали Кристина. Светлая девочка, не испорченная деньгами и вседозволенностью, дочь партнёра отца. С первого курса мы были вместе, планировали свадьбу, двоих детей, обсуждали интерьер дома, делая эскизы и зарисовки. Родители потирали руки, готовя слияние компаний. И ведь всё было хорошо, пока Дан не загадил своей чернотой. Кристина даже не поняла, что подарила девственность не мне, а моему брату, который сделал это на слабо, поспорив с гнилыми друзьями. Знал, сука, что сделает мне больно. Знал и сделал.

Родители застали херовую картину. Мы мутузили друг друга в холле, а Кристина жалась на лестнице, стоя в одной простыне и размазывая слёзы. Это был последний день моего общения с Даном, и последний день жизни наших родителей. Дан тогда сорвался с цепи, кричал, что по отцу скучает камера, а по Кристине панель. Он ушёл, громко хлопнув дверью, а у отца случился вечером сердечный приступ, когда он ехал за рулём. Машина на полном ходу пробила ограждение и пошла ко дну. Отец с мамой ушли вместе с ней.

Найти Дана не смогли. В каком отстойнике он зависал? Только хоронил я родителей один. И в наследство вступал один, и компанию спасал от разграбления один, жёстко, с криминалом, как отец.

Девять лет не видел Дана. Знал, что служил в полиции, потом ушёл на вольные хлеба, но не видел. И ведь судьба, сука. В одном городе с моей малышкой живём, её институт на соседней улице от офиса, а попортил мою девочку Дан, находясь за семьсот километров в Москве. То, что Маша моя, я понял на третий день, там, в саду. Что-то произошло между нами, сразу, когда я вошёл в неё, какой-то разряд, пробивающий от сердца к яйцам, но я всё списал на длительное отсутствие секса. Сложный месяц, зарвавшийся поставщик. Меня в Малину ребята вытащили, чтобы я себе бабу на ночь нашёл. Нашёл. Сама налетела, как ураган, от которого руки стали гореть. И если в дом, отстроенный по Кристининым эскизам, я вёз её, чтобы отомстить брату, то в нём мой мир полностью перевернулся.

Как она кончала, искренне, открыто, выкладываясь полностью, заводя меня сильнее, и сильнее. Столько я не трахался давно. Член постоянно стоял колом, стоило только дотронуться до Маши. Хотя нет. Стоял он от одного взгляда, от одной мысли. Я старался выложиться, приучить к себе, мало говорил, чтобы не испугать, не проколоться. Брал её часто, боясь, что это в последний раз, и каждый раз кайфовал от того, как она кончает.

В общем, повёл я себя как тварь, кончая в неё, привязывая. Дан всегда был аккуратен, херова чистюля, сплёвывал только в песок, а я решил с Машей подстраховаться, да и возраст двадцать восемь, самое время обзаводиться семьёй.

Всю дорогу, пока вёз домой, продумывал речь, придумывал оправдания. Пошёл с ней домой, собирался признаться, а тут Дан, сука, вмешался. Неделю не вспоминал, не писал, не звонил. Я проверял, просматривая телефон своей малышки, когда убирал звук и ставил перед звонком родителям обратно. И за каким снова нарисовался? Знаю. Чтобы снова извозить дерьмом мою жизнь, сука. Только просчитался, братец. Маша не Кристина. Машу я не отдам.

Именно это я и рычал, когда вбивал кулак в его челюсть, повалив на землю и насев сверху. В голове перемкнуло, глаза налились кровью, а эта тварь скалилась разбитой рожей. Убил бы нахрен, если бы малышка не потеряла сознание. Только это отрезвило, привело в чувства. Бросил потрёпанное тело брата, подхватил Машуню на руки и понёс домой.

Теперь сижу на полу возле кровати, жду приговора, и поджилки трясутся, как на похоронах родителей.