Азак был рослым даже для Зарка, в Империи он и вовсе выглядел гигантом. Джинн мог выкрасить волосы, загримироваться, но поменять цвет глаз он не мог. Агитация среди населения уже принесла свои плоды — ненависть прочно вселилась в сердца людей. Не раз отряд Азака подвергался оскорблениям, их забрасывали камнями, выгоняли из таверн, а легионеры реагировали на джиннов, как собаки на кошек. Часто кавалькаду выручала лишь резвость их лошадей, а почтмейстеры отказывались иметь дело с врагом без разрешения центуриона или, по крайней мере помощника центуриона; тогда положение спасало лишь золото Азака.

По шестьсемь раз на день их останавливали для проверки документов. Инос смотрела изпод покрывала на полыхающие ненавистью глаза легионеров, чьи руки так и тянулись к мечам, и у нее замирало сердце. Но до сих пор с документами эльфов считались. Что было на самом деле в этой внушительной фальшивке, Азак не считал нужным сообщать жене, но одного взгляда на документы оказывалось достаточно, чтобы усмирить самого грозного центуриона. Бумага действовала как драконий дых, но не на всех; и чем ближе к Хабу, тем подозрительнее становились проверяющие. Впрочем, поблизости от столицы даже простой воин, вероятно, был более искушен в житейских делах, чем важный чиновник в провинции. Рано или поздно какойнибудь рубака захватит пятерку чужаков, махнув рукой на документы, и устроит допрос с пристрастием.

Постоялые дворы на почтовых станциях предлагали богатый выбор обслуживания, от нищенского до королевского, и Азак выбирал неизменно самое дешевое, да при этом исступленно торговался, словно отрывал от себя последний золотой. Джинн лгал намеренно: золота у него было предостаточно, но он стремился остаться по возможности в тени. В сложившейся ситуации он поступал разумно, всеобщая враждебность к джиннам навлекла бы на отряд крупные неприятности. Каждый вечер Азак выбирал одну большую комнату и нанимал ее для всей компании, потом покупал еду и держал своих людей по возможности подальше от посторонних глаз. Для самих джиннов подобный способ путешествия был, видимо, идеален. Для джиннов — да, но не для Инос — жалкие условия существования практически убивали ее.

— …пара дней до Хаба. — Голос Азака заставил Инос подпрыгнуть. Она захлопала глазами и поняла, что заснула сидя.

Другие трое мужчин переглянулись. Затем Чар медленно сел.

— Ваше величество… — начал Чар и осекся, натолкнувшись на яростный взгляд султана. — Простите, Кар.

— Такто лучше! — проворчал Азак. — Нахальство тебе идет. Что замолчал, продолжай!

Чар вздрогнул и оглянулся на остальных двух товарищей, словно хотел убедиться, что они все еще заодно с ним.

— Мы бы хотели знать… почему мы не свернем с тракта? В глуши народу меньше… некому было бы нас подозревать, если бы мы…

— …тащились по лесам и полям? — закончил Азак. — Ты хочешь пробираться по окраинам городов и обходить стороной селения?

— Да… Кар.

— Дурак! Чужестранцы, передвигаясь по Империи, пользуются трактами, — наставительно пояснил Азак. — Вне тракта шныряют только шпионы. Лишь на дорогах стоят почтовые станции, где можно сменить лошадей. Купи мы своих собственных, они сдохли бы после первого же перегона — наш темп ни один конь не выдержит. А сбавлять скорость мы не можем — времени в обрез. Еще вопросы будут?

Чар потряс головой.

— Где твои мозги, кретин? — продолжал Азак, потягиваясь, словно ему места не хватало. — Подбери объедки и выброси, чтобы крысы ими не занялись и не будили бы нас своей возней. — Повернувшись к Инос, он спросил: — Любимая, ты ведь не хочешь выйти?

— Нет, — буркнула Инос.

Алые глазки Азака метнулись обратно к его людям. Все трое, кряхтя, поднялись на ноги и направились к двери. Дверь за джиннами захлопнулась. Азак опустился на свой тюфяк, сев спиной к жене. Даже этот силач двигался медленно, как старик.

Усталая Инос подтащила к себе седельную сумку и, покопавшись, извлекла баночку с эльфийской мазью. Изо всех сил стараясь не стонать, девушка сняла платье и стала смазывать синяки и ссадины. Она нежно массировала каждый мускул… каждую косточку… казалось, на ней нет живого места. Поневоле обмазывание эльфийской мазью стало ее ежевечерним ритуалом, но Инос предпочла бы горячую ванну. Каждый вечер Азак неизменно поворачивался к жене спиной. Инос предпочитала думать, что он ведет себя так из вежливости, но более вероятно, что джинн избегал видеть красоту, которой не мог обладать. Если так, то он сильно ошибался, ожидая, что после убийственной дорога тело Инос осталось столь же нежным и привлекательным.

Она не предполагала, что ванна и чистая одежда могут быть столь желанны. Занимаясь обработкой ран и волдырей, Инос спрашивала себя, существует ли Бог Гибкости, дабы услышать страждущую калеку. Она не принадлежала к расе джиннов и могла бы пойти в баню, но Азак непременно попрется туда вслед за ней, а вспыльчивый джинн, болтающийся в предбаннике, вполне способен спровоцировать беспорядки. Но вымыться Инос очень хотелось, и она дала зарок завтра же обеспечить себе эту возможность.

— Азак? — позвала она.

— Да, любовь моя?

— Мы уже почти в столице. Но не думаешь же ты, что стоит тебе явиться в Алый дворец, и колдун сразу радушно пригласит тебя на чашку чая! Переговоры с Хранителем потребуют времени…

— Найдется какаянибудь неприметная гостиница…

— Есть предложение получше, дорогой. В Хабе у меня достаточно друзей и родственников. Хотя бы сенатор Ипоксаг…

— Нет!

— Кэйд всегда очень высоко ценила его дочь, и…

— Нет, я сказал!!!

С тупым буйволом не поспоришь, и Инос умолкла. Ей казалось, что ее голова, отяжелев, наполняется камнями, и они давят и на виски, и на глаза, мешая ясно различать предметы.

«Может быть, утром, отдохнув, он сможет мыслить здраво», — тоскливо размышляла девушка.

— Инос, я хочу, чтобы ты мне коечто пообещала. — Нарушая им же самим установленные правила, Азак обернулся и смотрел на обнаженную женщину.

У Инос не осталось сил даже на смущение. Кроме того, джинн являлся ее мужем и вправе был видеть жену голой. Она продолжала массировать синяки, никак не отреагировав на его требование.

— Что именно? — вздохнула она.

Взглянув ему в лицо, Инос чуть было не застонала вслух.

Из тени плохо освещенной комнаты на девушку смотрели глаза безумного ревнивца.

— Я хочу, чтобы ты обещала, что ни на шаг не приблизишься к этим… своим… друзьям… или родственникам…

— Боги, дайте мне силы! — пробормотала Инос. Завинтив крышкой банку с мазью, она затолкала ее в седельную сумку. — Похоже, ты боишься, что я тебя брошу, не так ли?

— Ты моя жена! — рявкнул он.

«Да, он боится, и в этом все дело», — убедилась Инос. Ей вспомнились эльфы и предложение Литриана. Сам Хранитель предлагал ей остаться с эльфами. На то, чтобы догадаться, ушло несколько дней, и момент был упущен. «Кто бы осмелился говорить вместо Хранителя или от его имени, но без его ведома? — Инос могла встретить его и не узнать — ведь он способен скрываться под любой личиной, воспользоваться любым обликом, возможно быть самой Лиаскан. — Ну и дура же я, что отказалась!»

Инос попробовала представить себе, что бы произошло, прими она предложение эльфа, и чуть не заплакала. Она не превратилась бы в уродину, а осталась бы красавицей, кружилась бы на балах в Хабе, и пусть бы Азак гнил в имперской тюрьме.

«Там тебе и место, зверь, — неожиданно ожесточилась Инос. — Бедняга Рэп встретил более злую судьбу в заркианском застенке».

С отвращением натянула Инос грязную рубашку, а мозг сверлила горькая мысль:

«Вся моя жизнь — сплошное нагромождение ошибок, и эта гора в конце концов погребет меня, несчастную».

— Так ты дашь слово? — гневно требовал Азак.

— Слово? — повторила Инос. Она не говорила джинну о предложении Литриана и не собиралась это делать. Натягивая на себя одеяло, она все же не сдержалась и застонала, но сострадания в глазах Азака не блеснуло. — Я твоя жена. Я уже давала клятву и тебе и Богам. Зачем мне бросать тебя теперь?