— Добре, пан Клык, — улыбнулся Адамович.

Тем временем собравшиеся на стене врачи обсуждали внезапный приступ безумия выставленного против инспектора бойца. МакЛарен стоял в стороне, скрестив руки на груди, и задумчиво смотрел, как Степные волки ловят коней и грузят на подводы помятых Корноухим товарищей.

— Мне кажется, мы должны оказать им помощь, — неуверенно заметил Кросби, подойдя к Джулиану.

— Они её не просят, — ответил тот. — Сами справятся. Если умеют воевать, то умеют и раны лечить.

— Посмотрите, МакЛарен, — забеспокоился капитан. — Инспектор садится на одного из коней. Они увозят его с собой! Нужно вмешаться!

— Он уходит сам, — произнёс Джулиан, глядя на далекого всадника в красном кафтане, гарцующего на рыжем коне с косматой гривой. — Не тревожьтесь о нём, капитан. Там ему лучше, чем с нами. Он возвращается к той жизни, которую любит.

Кросби удивлённо взглянул на него. Но Джулиан продолжал смотреть вдаль, пока войско Клыка медленно уходило за горизонт, увозя с собой недвижимого Корноухого, стонущие жертвы его ярости и странника, которого в разных концах галактики знают под именем Анджея Адамовича.

Кирилл шёл весь день. По его расчётам, он должен был успеть, но уже к вечеру понял, что не успевает. Он рассчитал расстояние до баркентины и скорость, с какой должен был двигаться. Скорость должна быть немалой, но всё сходилось. Бежать несколько часов — не такая большая проблема. Ещё в школе многочасовые марш-броски с полным походным снаряжением, оружием и двойным боезапасом давались ему, поджарому и жилистому, легче, чем другим. А после того, как док привёл в порядок колено, забот и вовсе не было.

Но, как говорится, гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним идти. Одно дело — бег по пересечённой местности, и совсем другое — пробираться через дикий лес на чужой планете. Болота, буреломы, канавы, всё, как в родной Сибири, где прошла юность, да только буреломы здесь напоминали руины Эйфелевой башни, болота прятались под приветливыми лужайками или извивались затейливыми лабиринтами, канавы больше напоминали горные пропасти. И это, не считая удивительно цепкого и колючего подлеска, мерзких тварей, которые свисали с низко повисших густых ветвей, спрятавшись в густых серых лохмах лишайника, и при случае вцеплялись в шею, лицо и руки, а также каких-то странно рычащих негостеприимных зверей с хорошим мехом и большими клыками, которые несколько раз попадались на пути и каждый раз пытались преследовать его, почему-то приняв за добычу.

Короче, выбравшись из этого кошмара в степь, ещё поросшую небольшим редким леском, но уже всё-таки прямую и гладкую, он понял, что безвозвратно потерял несколько драгоценных часов. К тому же он был изодран колючками, несколько раз ужален и ободрал руки, ноги и всё тело о многочисленные сучья и ветки, попадавшиеся на пути.

Теперь пошла борьба за жизнь. Он слишком хорошо понимал, что оказаться ночью в степи равносильно смерти, хотя ещё не знал почему. Это добавило в кровь адреналина, и он побежал.

И всё-таки он не успевал. Через несколько часов, когда до цели путешествия было по его прикидкам ещё километров тридцать, начало стремительно темнеть. Откуда-то потянуло холодом, а потом подул сильный ветер. Самое плохое, что он дул со всех сторон, но более всего, спереди. Потом откуда-то появился снег. Тьма мгновенно заволокла всё вокруг, и метель, настоящая, жестокая ледяная метель закружилась вокруг него. Он ещё бежал, но уже чувствовал, что сбился с пути, потому что несколько раз терял равновесие и падал, а, встав, уже не мог толком понять, в каком направлении идти. Он смотрел на навигатор, висевший на запястье, но тот предательски погас. В ярости отстегнув и швырнув его на землю, Кирилл пошёл туда, куда, как ему казалось, надо идти.

Он шёл, прислушиваясь к вою ветра и чувствуя, как леденеет тело, едва прикрытое истерзанной одеждой. Тьма была неполной. Он видел мягкие извивы небольших холмов, одинокие чахлые деревца, каких-то идолов или просто каменные столбы. А потом ему показалось, что вокруг него собираются странные белёсые тени. Оглядываясь по сторонам, он почти в явь видел огромные лохматые силуэты, которые бродили вокруг, поглядывая на него злобными глазами. Он догадался, что опять сходит с ума, но все попытки взглянуть на ситуацию здраво, были бесполезны. Он просто брёл куда-то окружённый тенями, которые тихонько закручивались вокруг него, словно выбирая момент, чтоб напасть.

Потом откуда-то послышался топот копыт, да не одного коня, а целого табуна. Раздались крики, бешенные и надсадные, словно призрачная армия неслась по утонувшей в ночном ужасе равнине. Он побежал, но топот приближался. Потом он за что-то запнулся и упал.

Сквозь ночь и морок, он слышал резкие голоса.

— Чур меня, ироды, — злобно верещал один голос. — Изыть, именем Хорса Белого коня, властелина ночи! Вот напасть! На тебе, жуть, Перунов цвет! Не нравится? То-то…

— Мы вас не трогаем и вы нас не трожьте, — рассудительно прогудел другой голос. — Мы постоим и уйдем. Зла вам не сделаем. Ишь, развылись, сердешные, нет вам покоя… Что там, Третьяк? Живой он?

— Да кажись живой, Влас. Только что одёжа вся порвана. Да то ли избит, то ли изодран.

— Сади его на коня, привяжи покрепче, да поехали. Итак припозднились. Вон как нынче воют, окаянные. Как бы беды не было.

— Нас Волос да Перун берегут, — пробормотал Третьяк, поднимая Кирилла на руки.

— Дурень ты, — проворчал Влас. — Нас — Перун, коней — Волос. Только как бы какая животина не испужалась, да дёру не дала. Потом не докличешься. Потеряем — Матрёна голову снимет.

Третьяк на редкость легко и умело усадил обессиленного Кирилла на спину лошади и привязал к ней верёвкой.

— Поехали что ль? — всё беспокоился Влас, а Третьяк сунул что-то колючее за шиворот Кириллу.

— Это Перунов цвет, парень, — пояснил он. — Травка Перунова, да волхвом заговорённая. Он любую нечисть отпугнет. Проверено.

Он вскочил в седло и лихо свистнул. Табун понёсся по степи, подгоняемый окриками двух пастухов. Кирилл качался на горячей, нетерпеливо вздрагивающей спине бегущей лошади. И тепло, энергия сильного здорового животного потихоньку вливалось в его заледеневшее, измученное тело. Несколько раз он терял сознание. И в очередной раз очнулся, услышав, как бранятся пастухи с кем-то, не желавшим открывать ворота, и требуют позвать воеводу. Воеводу не позвали, но пришёл десятник и, узнав «Матрёниных братьев», велел ворота открыть.

Потом кони уже шагом шли по деревянной мостовой, было тихо, только лаяли собаки, да кудахтали где-то куры.

Его сняли с седла на широком дворе и внесли в дом, раздели и уложили на широкую лавку. Говорили шёпотом, слегка причитая и жалея его, а ему в тепле уже было хорошо и спокойно. Он чувствовал, как какие-то заботливые руки обтирают его тело тряпицей, смоченной тёплой водой, издающей приятный травяной аромат. Кто-то бережно держал его голову, вливая в рот подогретый медовый напиток, от которого по телу расползалось блаженное тепло. Потом под уговоры женского грудного, доброго, как у мамы, голоса, кто-то смазывал чем-то жгучим и пахучим его раны и ушибы. Потом его одели во что-то лёгкое и мягкое, закрыли тёплым одеялом, подложили под голову мешочек с сеном и оставили в покое.

Джулиан вышел из операционной и сорвал с рук липкую плёнку перчаток. В голове гудело от перенапряжения. День прошёл как в дурном сне, тяжко и томительно. Последняя операция затянулась, и только потому, что он просто боялся что-то сделать не так, потому медлил и проверял каждый шаг.

На улице уже стемнело. Он какое-то время стоял у окна, глядя на пустую, освещённую прожекторами детскую площадку, глядя бездумно и тупо. На его плечо легла чья-то рука.

— Мы все под впечатлением, доктор, — ласково произнёс Кросби. — Но вам нужно отдохнуть. Ни один из нас не выдержал бы такой напряжённой работы на протяжении нескольких дней. В подвигах нет нужды. На завтра я отменяю все операции. Отдыхайте.