Опускаю информацию про «богатенького дурачка», продолжаю допрос.

— Так. Опустим тот факт, что твой сынок сказал девушке сюда не приходить. Оставим в стороне то, что твои идиоты на меня напали…

Я прервал свою обличающую речь, поднялся, и снова слегка поработал скалкой — уже со вторым братом, потом с третьим. Доползли, тараканы поганые! Мадам все это время молчала, и только лишь с ненавистью смотрела за тем, как я стучу по башке этим отморозкам. Я кстати еще не решил, что с ними делать. Спустить в канализацию? Так не пролезут, да и тащить такие туши надорвешься. Тут ломовой извозчик нужен. Опять же — я же обещал не убивать бандитов без решения суда — если только они на меня сами не нападут. Они напали, я сразу не убил, так что теперь? Убить покалеченных, беспомощных?

В принципе — и это можно. Мы же не смотрим на то, как мучается покалеченный таракан. Убил его — да и все недолга.

— Итак — начинаю я с того места, на котором остановился — Пока забудем тот факт, что твои отморозки попытались меня убить, и скорее всего с твоего позволения и при твоем участии. Меня другое интересует: кто из вас наслал проклятье? Быстро отвечаем, ну!

Молчат. И мамаша молчит, и дочка. Кстати — дочка вполне симпатичная, и если бы не ее хищный, острый взгляд волчицы…я бы и сам на нее позарился. Вот эта, похоже, дочь своего отца. Настоящего отца. А эти три мордоворота — точно где-то на стороне прижиты.

— В общем, так, барышни — вздыхаю я — Сейчас возьму этот тесак (беру), и буду вам по очереди отрубать палец за пальцем, пока вы не скажете мне, кто наслал проклятье на Ану, и по чьему наущению. Вы обе не волшебницы, сыновья твои тоже не волшебники — я уже проверил. Значит, вы обратились к кому-то на стороне. К кому?

Молчат. Ни слова в ответ. И это неправильно. Беру тесак, подхожу к мадам…она дергается, пытается от меня отползти. Останавливаюсь, думаю. О чем думаю? А о том, как дожать мерзавок. Я ведь не садист, мне их пальцы ни к чему. Но точно буду рубить, если не сознаются.

Отхожу от мамаши, иду к дочке. Та повизгивает от страха, извивается, как гигантский червяк. Страшно ей. А когда с топором выскакивала — не страшно было?

Достаю статер, показываю матери и дочке:

— Видите монету? Сейчас подбрасываю, она падает, и если вверху окажется портрет императора — начну с мамаши. Если герб империи вверху — значит, первой отрублю палец дочке. Хотя…может с носа начать? Будете ходить безносые, эдакие живые черепа! Все вас будут пугаться, ни один мужик и близко не подойдет! Конечно, можно нос вырастить. Хороший маг-лекарь запросто вырастит. Только вот двадцать золотых — есть у вас? И вообще — когда отрезают нос, это наверное больно. Я не пробовал, но мне кажется — вам это не понравится.

Помолчал, и как заору! Так, что у самого в ушах зазвенело:

— Быстро, сучки! Кто порчу навел на девчонку?! Отвечать!

Молчат. Вздыхаю, и шагаю к дочке:

— Я передумал насчет монеты. Сейчас тебе отрежу нос, уши, и два пальца. Все! Достали вы меня!

— Я! — глухо бубнит мамаша — Я наняла колдунью. Ее звать Еллана. Она живет в воркском квартале. Она ворка.

— И зачем ты напустила порчу на девчонку?

— Анка женихов отбивает у дочки — лицо женщины перестало быть миловидным, зубы оскалены, глаза-щелочки. Мегера! — Слишком красивая. Но я же ее не убила! Попросила, чтобы не умерла! Все-таки родня.

— Добрая ты! — криво ухмыляюсь я — А мужа своего зачем убила? И мать Аны? Только не надо рассказывать, что они сами умерли! Не оскорбляй мой разум!

— Не знаю, о чем ты говоришь — взгляд дернулся в сторону, а дочка удивленно подняла брови. Ага…не знала?!

— Что, не знала, что мамаша папеньку сгубила? — спрашиваю младшую фурию — Ты бы сравнила себя, и этих трех мордоворотов. Вы похожи? Один отец? Мамаша загубила твоего отца, чтобы бегать к любовнику!

— Мама! — смотрит на мать, и та тушуется под взглядом дочери.

Пусть себе. Что, подло? А не подло мужа изводить, чтобы бегать к любовнику? Тварюга…и что с ней теперь делать?

— Повторяю вопрос — зачем извела мать Аны?

Черт! Черт! Не успел! И откуда в девчонке столько силы?! Впрочем — попробуй-ка, повозись целыми днями с тряпкой, ведрами, кастрюлями и тазами. Это тебе почище всякого фитнеса! То-то у нее фигурка такая спортивная. Но все равно — топор-то вон сколько весит…

Топор мелькнул в воздухе и череп мамаши раскололся пополам. Тело задергалось, по кухне разлетелись брызги крови, кусочки кости и мозга, а дочка дико, истошно завопила, пытаясь разорвать путы.

Ну, вот и все. Вот и каюк. Назад дороги нет. Теперь нет причины решать — сохранять им жизнь, или нет. Свидетели.

— Выйди из дома! — мрачно говорю Ане. Она рыдает, непонимающе смотрит на меня — истерика. Бью ее по щеке, девчонка захлебывается рыданиями, стихает. Смотрит на дело рук своих, и…ее начинает рвать. Прямо на связанную еще живую родственницу. Теперь рвет и «сестричку». Параллельно очнулся старший из братьев — поднимает голову, а глаза красные, как у крокодила в ночи, хрипит, ревет, руки к мне тянет. А вон и второй очнулся! Твою мать…ну какие же крепкие у них черепа!

— Выйди, говорю! — рявкаю я, хватаю Ану за плечи и выталкиваю в коридор. Та медленно бредет на негнущихся ногах, шатаясь, и оглашая окрестности звуками процесса исторжения содержимого желудка. Сходили в поход называется! Честно сказать — я на такое не рассчитывал. Но теперь другой дороги нет.

Беру топор, и под визг девицы подхожу к старшему из братьев. Удар! Еще удар! Готов. Голова покатилась по полу. Второй! Третий!

В душе погано так, что словами не передать. Одно дело замочить в бою, и другое — вот так, хладнокровно казнить. И неважно, что они бы меня растоптали бы на месте и потом радовались, рассказывая, как из меня полезли кишки. Я-то — не они!

Осталась девица. И это тяжелее всего. Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами, кричит, и глаза ее вылезают из орбит от страха. А что я могу поделать? Ты ведь можешь заявить в стражу, Ану прихватят, и ты останешься жить в ее доме со своим замечательным женихом. А девчонку казнят за убийство твоей матери. Ты будешь во всех отношениях в шоколаде, а нам придется идти на эшафот! Так вот нет, дорогуша, тут или ты, или мы с Аной. Что выберу, догадайся!

Замахиваюсь, девушка хрипит от натуги, дергаясь, пытаясь разорвать путы, и вдруг обмякает, глядя в потолок широко раскрытыми глазами. Опускаю топор, нагибаюсь, щупаю пульс. Опа! Пульса-то нет!

Господи…спасибо тебе. Уберег от греха! Я так-то не ангел, но…все-таки и не бес.

Но теперь надо подумать, как поступить. Сжечь дом вместе со всем содержимым? Это был бы лучший выход. Хотя…а вот хорошая мысль!

Разрезаю путы девицы, пристраиваю ее так, чтобы казалось — она только что отрубила головы братьям и убила мать, а потом от страха за содеянное у девки разорвалось сердце. Преступление-то страшное! Могут ведь и казнить! Или в рабство.

Некромантов здесь нет, так что спросить призраков будет некому. Да и здесь ли призраки? Смотрю…опа! А нет никого. Видать сходу отправились в Ад. Или куда там отправляются по здешним верованиям.

Кладу топор на пол, на него — руку девицы. Все, пора уходить. Дверь оставим открытой, ворота тоже — пусть заинтересуются соседи, зайдут, увидят. Пусть думают — что здесь случилось. Вряд ли вызовут стражу — в этом районе не любят иметь дело со стражей. Впрочем — а где это любят? Да и семейку эту похоже что соседи не особо привечали. Боялись, да, но не дружили (со слов Аны). Растащат барахло — но и черт с ним. Дом-то останется. А не останется — да и пропади он пропадом. Теперь нам бы на глаза никому не попасться. Так-то вроде бы на улице тихо, никто не бродит, не заинтересовались криками. Опять же — себе дороже иметь дело с братьями, лезть в их дела. Можно и нарваться. Вполне вероятно, все еще и вздохнут, когда эти отморозки исчезнут из их жизни…

Ана ждет меня во дворе, и мы не спеша, но и не мешкая уходим. Она не спрашивает меня, о том что случилось в доме. А я ничего не рассказываю.