– Да! – срывается с ее губ со вздохом, когда девушка сжалась вокруг его пальцев, стоило ему едва войти с привычным напором, резкостью и уверенностью.

Она задрожала, сильнее прижимая его к себе ногами. Адам физически ощущал ее сильный оргазм. Решив подразнить ее, он только еще больше раздразнил себя. Разбудил внутренних бесов, оскалившихся и почувствовавших сладкий запах животной похоти. Адам зарычал, вцепившись зубами в острую ключицу, но женский испуганный крик заставил его поднять голову и открыть глаза через одно ослепительно долгое мгновение после того, как он ощутил тепло ее тела. Паника. Вот что ждало его, когда Ларссон открыл глаза и столкнулся с грозовым небом Нордэма.

Девушка под ним, еще секунду назад стонавшая в ответ на ласки, не смогла произнести ни слова, а во взгляде читался ужас. Адам вошел в нее слишком резко и неожиданно, и ее взгляд потемнел. Пасмурные тучи в ненастном небе заметно сгустились, сделав его непроницаемым и практически черным. Быстро убрав от нее руки, Ларссон потерял равновесие и придавил Эванс всем своим весом, на что, ожидаемо, последовал протест и попытки освободиться.

– Тише, тише, спокойно, – сказал он, глядя, как девушку охватывает паника. – Спокойно, – он сразу немного отодвинулся от нее, но старался не делать лишних движений одновременно приятных и затягивавших в процесс и совершенно не желательных во избежание продолжения.

Вопрос еще был в том, кто из них двоих испугался больше. Рябь в токсичном море была не меньше, чем сгустившиеся тучи в пасмурном небе, смотревшим на Адама в ответ. Рыцари на то и рыцари, чтобы быстро оценивать степень риска на поле боя.

– Ничего страшного не произошло, – что Адам и сделал в логичном спокойном выводе. – Ты просто перепутала комнаты, – отсутствие продолжения, мягкий тон, точные слова быстро возымели эффект, и паника в глазах девушки отступила.

Дерганые попытки высвободиться, только обострявшие возбуждение их обоих, немедленно прекратились, а рациональное снова затянуло хмурое небо туманной пеленой без единого просвета.

– Спутали меня с Беатрис? – хриплым голосом спросила Миа, оправдывая его, на что Адам закрыл глаза и выдохнул, прислонившись своим лбом к её, благодаря без слов.

– Сейчас ты встанешь и идешь в комнату Лиама дальше по коридору. Ты меня поняла? – он осторожно взял ее за подбородок, боясь коснуться. – Кивни, если поняла, – аккуратно приподнял он ее лицо, будто для поцелуя, и инстинктивно опустился всего на дюйм, замерев над ее губами.

Она кивнула. Она всегда кивала. Согласилась, что уйдет, а он не хотел, чтобы она уходила. Рядом с ней было так хорошо и спокойно. Девушка зашевелилась и начала выползать из-под него, чтобы стало большой ошибкой. Миа совершенно не беспокоилась об аккуратности своих действий и не задумывалась о последствиях. От легких движений гибкого тела под ним Ларссона затрясло. «Она это специально, да? Да!» – цветные круги заплясали перед глазами, и Адам сжал простынь по бокам от тела девушки. Уткнулся лицом в подушку, сдавленно застонав, и не смог остановить себя. В ней было слишком горячо, рядом с ней было слишком сладко, все рядом с ней слишком. Выдержка Адама трещала по швам, как и простынь в его руках, и он не смог себя остановить, когда так долго сдерживал инстинкты. Он же не железный, в конце-то концов, и все еще человек.

В отместку за принесенные сладкие муки Адам укусил ее за плечо, и Эванс отпрянула резко и быстро, прочертила спиной вверх по постели и тут же сжалась от судороги, прошедшей по телу, а ее глаза закатились с рваным вздохом, сорвавшимся с губ.

– Стой, – неестественно хриплый голос напугал ее сильнее, и девушка замерла, не шелохнувшись. – Расслабься, – сквозь зубы выдавил он, и непонятно кого из них он просил ее или себя.

Эванс, привыкшая четко выполнять поставленную задачу, моментально ответила на команду. Расслабилась, обмякла и съезжая по его бокам бедрами.

Адам поздно понял, насколько ошибочной была его просьба. Стоило Эванс расслабиться и впустить его глубже, и здесь уже никакие запреты никому из них не помогут. «Твою ж мать», – едва не высказал он вслух, но прикрыл глаза, рвано вдыхая, когда она выгнулась навстречу, и дрожь вдоль позвоночника затмила Ларссону разум.

– Я не это имел в виду, черт, – шипел он в подушку, прогрызая ткань наволочки зубами.

О двойном смысле своих слов задумываться было поздно, да и думать сейчас уже не хотелось, когда все их общение свелось в плоскость даримых друг другу ощущений.

– Поздно, – что и так понятно без ее уточнения, но Миа все же подводит черту.

Поздно. Для них обоих разум потерян, воля сломлена, семь лет притирок и проверок не прошли бесследно. Поздно, когда пасмурное небо темнее темного. Поздно, когда зеленое море светится изнутри. Поздно, когда непреодолимая сила сталкивается с неподвижным предметом, доказывая, что одно не существует без другого, а существовать в равновесии – не для них. Поздно, когда уже по привычке губы находят губы, что целуют в ответ вместо сказанных едких и обидных слов, и руки оплетают шею, а не отталкивают.

На долгое продолжение никто и не насчитывал. Только не сейчас, когда после сна все ощущения в сотню раз ярче. Ни в миг единения, когда уже все чувства обострены до предела и режут острыми гранями все поставленные между ними условности. Правило «пойдем в поход, а там по обстановке» не работает, когда непроходимые тернии у тебя за плечами, а звезды сверкают на горизонте и под закрытыми веками. Поздно, когда ты уже на вершине мира, и он у твоих ног. Вернуться назад не получится, значит, придется идти только вперед по тропинке из жгучего тянущего удовольствия.

Каждое движение сопровождается движением навстречу, каждый вдох слышится эхом в ответ. Только здесь, когда ничего больше не существует, и ничто уже не имеет значение, когда есть только они. Поздно. Когда вокруг настоящее и живое.

Адам смотрит перед собой расплывающимся взглядом и видит, как хмурое небо светлеет, и из него вот-вот проглянет Солнце. Оно жжет, а не греет, и хочется обжечься сильнее, упасть на острые скалы и никогда не подниматься. Ему бы успокоиться и закончить начатое, но скучно идти в поход одному. Без ее удовольствия его будет неполным, и Адам ждет свое тихо. Тот самый неповторимый момент, когда оно оглушительно, и такое редкое в Нордэме Солнце опалит и душу, и тело, выжжет изнутри. Двигаясь осторожно, что стоило неимоверных усилий, он подводит ее к тому самому пику, откуда видны звезды. Они сверкают миллионами огней и лежат у самых ног. И если она позволит, он покажет ей каждую, а если повезет, то и все разом.

– Ми, давай, детка, – ласково шепчет он ей на ухо, – давай же, милая, – бормочет почти неосознанно в прилипшие ко лбу волосы.

Она впивается тонкими пальцами в напряженные плечи, мышцы на которых словно натянутые канаты, зажмуривает веки, чтобы ни единый квант света не попал сквозь них. Ни внутрь, ни наружу. Только ее звезды, только она будет смотреть на них. Пусть он покажет ей их, на этот раз она позволит, если будет смотреть на них не одна.

– Ты, – в ответ на глубоком выдохе при выгнутой спине от судороги, выкручивающей позвоночник.

Он ловит ее, помогая немного приподняться, прижаться к нему теснее, влиться кожей в кожу. От ее «ты» не хочется дышать. Вот оно – его тихо. Шепчет и зовет за собой.

– Я здесь, я с тобой, – хриплым голосом сам пугает себя, что почти соврал. Еще немного, я он оставит ее одну здесь в этой реальности времени и пространстве, когда для него они перестанут существовать.

Тонкие ручки обнимает его, пальцы зарываются в волосы, а губы что-то неразборчиво шепчут. Адам чувствует каждый ее напряженный мускул и снаружи, и внутри. Натянута, как струна, и в любой момент лопнет, оставив ему его тихо.

– Скажи, – просит он, дразня, и кусает за мочку уха. – Хочу, чтобы ты сказала, – как никогда, важно слышать ему, что она понимает, где и с кем, что перепутала комнаты, но в остальном отдает себе отчет, кто подводит ее к пропасти, что скинуть вниз в объятия токсичность зеленого моря.