Порывшись в карманах, он выудил портмоне и раскрыл его, доставая из-под фотографии племянника сложенную в несколько раз записку. «Наблюет – сами будете убирать. Вас предупредили», – сообщал ровный и убористый почерк без единого проклятого восклицательного знака. И как он сразу не догадался. Еще никто на утро после ночи проведенной с самим совершенством не писал о кошачьей блевотине. Никто, кроме нее. Той, для которой Адам Ларссон – просто алиби. Она уже тогда знала, что Адам ее не послушает, что Гектора стошнит от переедания, а копы придут за простынями в комнате Лиама.

Второй раз за свою насыщенную жизнь, Адам почувствовал пощечину, оставленную его мужскому и непомерно раздутому эго. Подставил, так сказать, вторую щеку. Ирония была лишь в том, что оставлял их один и тот же человек. Вначале шесть лет назад, когда она не купилась на его обаяние и не предала друга, теперь сейчас, когда мстила за пулю, которую тот поймал. И опять же, Адам здесь пятое колесо. Эти двое вполне справлялись и без него, а он им только мешал. Наверное, именно так и чувствуют себя подружки той репортерши, когда узнают о жизни их кумира. В то время, как он является для них целым миром, их самих в его мире нет. Они там лишние. Пятое колесо.

Что ж придется довольствоваться малым. У него есть алиби, а Миа Эванс все так же верна себе и ни на шаг не приблизилась к Адаму Ларссону. Они из разных жизней, из разных миров. Он – наследник и продолжатель рода благородного семейства, она – девочка из промышленного гетто. Для него она – рептилоид с планеты Нибиру, а он для нее – непостижимый небожитель с непомерным эго и снобизмом. Даже это она обернула в свою пользу, хоть и звала его тогда совсем другим именем. Его именем. А после оставила записку, в которой предупреждала о кошачьей блевотине. Романтика, мать ее, как она есть, и что не скажи, зато теперь у него есть алиби. На кой оно ему сдалось, Адам еще не понял, но брошенный вызов принял безоговорочно, и третьей пощечине не бывать.

– Большой латте без сахара, – сделал он заказ в кофейне напротив и, забрав его, сел за столиком рядом с очаровательной молодой девушкой, о чем-то грустившей и слушавшей что-то через наушники.

Девушка подняла на него удивленный взгляд, отодвинув обертки от мятных леденцов, освободила для него место, хоть таковых в зале было предостаточно.

Адам положил рядом с ней на стол свой телефон и кивнул на ее, лежавший рядом. На экране телефона девушки высветился незнакомый пользователь, пытавшийся передать ей файл через Bluetooth. Девушка вопросительно посмотрела на мужчину, севшего рядом с ней и отпивавшим кофе из своего стакана. По выражению его лица стало ясно, что кофе ему не понравился, и пришел он сюда не за этим. Телефон девушки ждал подтверждения принятия файла, и она, рискуя подхватить вирус, все же нажала «Принять». Загрузка шла медленно, и файл был большой. Все это время Адам сидел молча, попивая кофе и морщась при каждом глотке.

– Все доброго, мисс Пайк, – вежливо попрощался он, вставая из-за стола, когда загрузка файла завершилась.

– И вам того же, – немного растерянно сказала она ему в спину, но Ларссон не оглянулся, уходя.

Он выбросил у выхода почти целый стакан с отвратительным, по его мнению, кофе прямо в корзину, и исчез так же стремительно, как и появился.

Третьей пощечины не бывать, пусть у него и есть алиби. Теперь дело осталось за наивной репортершей, которая разнесет по секрету всему свету, что связи между Адамом Ларссоном и Мией Эванс и быть не может. У них есть алиби, у Адама – репутация, а у нее чистая совесть перед Лиамом. И если мерзавка думает, что может использовать Адама без всяких последствий, то у нее большие проблемы. Об их наличии Адам позаботится, как она позаботилась об их алиби.

Ультразвуковой датчик, скользивший по голой и обильно смазанной гелем коже пока еще плоского женского живота, не оставлял ни единого шанса усомниться или оспорить результаты точного исследования, выводимые на монитор в режиме реального времени. Все скрытое на нем, как на ладони, только вместо линий жизни и судьбы в складках кожи на экране черно-белые линии, рисуемые плавно перемещающимся по телу прибором.

– Так, ну что тут у нас? – присматриваясь к изображению, заговорила врач, проводившая исследование. – Вот и он, – стукнула она пальцем по монитору и начала водить сенсором вокруг одного места на животе, рассматривая что-то перед собой на экране. – Плод в полости матки, смотрите, – доктор легонько вдавила сенсор в живот девушки и повернула к ней монитор с качественным и четким изображением эмбриона на ранних сроках развития.

– Да, вижу, – шмыгнула носом девушка. Затаив дыхание и распахнув глаза, она смотрела на монитор с застрявшим в горле комом.

– Вот какой красавчик, у него ваши глаза, – подбадривала, очевидно, расстроившую пациентку доктор.

– Какой срок по акушерским неделям? Шейно-воротниковая зона в норме для его сроков? Сердце уже бьется? Когда нужно делать скрининг-тест на врожденные патологии? – последовал шквал вопросов от внезапно налетевшей на врача худощавой девушки. Та неотрывно смотрела на монитор и, только увидев картинку на экране, будто вышла из некого оцепенения.

– Ох, мисс Эванс, сколько вопросов сразу, – немного стушевалась доктор от пронзительного взгляда серых глаз, напоминавших сгустившиеся тучи в грозовом небе. – Начну по порядку, – женщина раскрыла медкарту и начала заполнять пункты в истории пациентки.

– Когда у вас были последние месячные, мисс Либерсон? – уточнила доктор у лежавшей на кушетке девушки с примагниченным к монитору взглядом и застывшими непролитыми слезами в светло-карих глазах.

Мисс Либерсон не ответила. Смотрела на картинку и кусала побледневшие губы. Стоявшая рядом с ней подруга легонько потормошила Либерсон за плечо, но та все еще не видела перед собой ничего, кроме изображения эмбриона.

– Пятого ноября, – так и ответила за нее Эванс, взяв зачарованную изображением плода Либерсон за дрожавшую и похолодевшую руку. – Цикл двадцать восемь дней, – Эванс убрала волосы со лба Миры, чтобы они не мешали ей смотреть на экран, и сжала пальцы ее руки в своих. – Предполагаемых кандидатуры для отцовства две. Оба донора молоды и здоровы, без врожденных патологий и наследственных заболеваний, правда, оба конченные долбае…

– Спасибо, мисс Эванс, достаточно, – прервала ее доктор на месте, в котором подруга пациентки намеревалась описать самую главную на данный момент проблему, чем рисковала довести трясущуюся от переживаний Либерсон до настоящих, а не маячивших на горизонте, слез.

Мира только сильнее сжала руку Эванс, а ее шмыганье носом начало перерастать во влажные и длинные всхлипы, что в итоге обернулось бурными ручьями в лацкан пиджака мисс Эванс и сдавленные рыдания куда-то в область остро выступающей ключицы в вырезе блузки.

Доктор осуждающе качала головой, посматривая на резковатую в общении подругу пациентки, но ту косые и хмурые взгляды, казалось, совершенно не смущали, как и рыдания подруги. Эванс лишь поглаживала рыдающую Миру по темным, немного спутанным волосам и опять повернулась к доктору для разговора.

– Когда, вы говорите, скрининг-тест? Нам нужно точно знать, насколько хорошо развивается плод, – Эванс давила на лечащего врача Миры, пока сама пациентка грозила устроить в палате второй всемирный потоп.

– Ребенок, мисс Эванс, ребенок, – деликатно поправила ее доктор, а Либерсон еще сильнее разразилась слезами, крепче обнимая подругу.

– Хм, – Эванс посмотрела на фото с аппарата УЗИ, – повертела его в руках, чтобы посмотреть под разными углами и отрицательно покачала головой. – Нет, не ребенок, – бросила она фотографию на тумбочку возле кушетки. – У детей есть имя и фамилия, доставшиеся от родителей, у них есть права, которыми наделены граждане этой страны, у них есть привычки и характер, как зачатки формирующий личности, а это… – махнула рукой Эванс. – Это лишь локальная группа дифференцированных клеток, паразитирующая в теле моей подруги. Плод, если быть точным, и пока у него не появится всех этих атрибутов, он и будет плодом.