Но, или касторовое масло оказалось не масляное, или я плохо им сапоги смазал, а ноги я всё же промочил и через пару дней слёг с температурой. Димка вызвал врача. Пришла женщина средних лет, на́скоро послушала стетоскопом «дышите-не дышите» и назначила обильное питьё. Весь следующий день я обильно пил морс из клюквы, привезённой из Печор. Но на другой день я почувствовал, что как бы обильно я ни пил толку от этого никакого – мне стало хуже. Лежал я на диване как раз напротив нашего домашнего иконостаса и глядя на икону Спасителя взмолился: «Господи, помоги!», и сразу вспомнил слова Сергея Васильевича, который как-то сказал мне о молитве:

– Мы не умеем молиться, так, как мы молимся – это не молитва. Вот если бы ты, например, плыл по середине реки в лодке, и она вдруг перевернулась, а ты плавать не умеешь – вот тогда бы у тебя была настоящая молитва.

И на этот раз у меня была именно такая молитва, даже не молитва, а вопль души, потому что я вдруг понял, что это конец. И тут я закричал:

– Димка, всё, хватит этого питья, нужно лечиться, беги в аптеку за бисептолом!

Однажды я заболел чем-то похожим на грипп, и врач прописал мне бисептол, вот я и отправил Дмитрия за этими таблетками. Правда, он и ещё что-то принёс, но я уже не разбирал что там – глотал всё подряд. К вечеру вроде стало полегче, я лежал весь мокрый от испарины и, глядя на теплящуюся лампадку, слушал как Дмитрий читает молитвы на сон грядущим и незаметно задремал…

Когда я открыл глаза, то Дмитрия уже не было. Наверное, он дочитал молитвы и пошёл спать. Я отрешенно смотрел в потолок, который слегка освещался огоньком лампады. Вдруг потолок стал делаться всё светлее и светлее, как будто внутри его разгоралась большая лампа. И вот я смотрю и вижу, что потолок в этом месте начинает превращаться в белые облака, которые стали медленно расходиться, открывая в середине чистое голубое небо, где-то там, высоко-высоко. К краю облаков подошли несколько Ангелов в виде светлых юношей и стали заглядывать оттуда сюда, вниз, как в некий колодец, перешёптываясь глядя на меня и слегка по-доброму улыбаясь, как бы шутя. Затем один из них повернулся чтобы взять то, что стояло возле него. Это был мешок. Он стал его развязывать, а те – другие – продолжали о чём-то шептаться, посмотрят на меня и снова улыбаются и шепчутся. И вот мешок был развязан и раскрыт. Тот Ангел, который держал мешок, что-то достал из него и бросил вниз горсть каких-то бумажек, и они полетели на меня колыхаясь, как осенние листья. Затем и остальные Ангелы хотя и весло, но с неким божественным достоинством стали тоже доставать из мешка и бросать вниз.

И я увидел, что это никакие не бумажки, а конверты разной формы и цвета, даже треуголки и все они с надписями и печатями. Когда они начали падать на меня, и я смог прочитать надписи, то от прочитанного меня охватил ужас – это были названия моих грехов. Причём прочитав очередной грех мне чётко представлялась картина, где и как он был совершён, и при каких обстоятельствах. И вот конверты уже сыпались в таком количестве, что и неба не было видно – одни сплошные конверты. И когда они меня почти всего засы́пали, я вдруг очнулся. Весь мокрый и совершенно обессиленный, я даже руку не мог поднять и уж тем более встать с постели. Мне казалось, что это вообще не я, и тело это не моё.

Днём температура спа́ла, я почувствовал себя на много лучше, и уже в ясном уме, хотя и не в полном здравии, вспоминал то видение (а может и не видение), которое со мной приключилось ночью. Меня удивило то, что о прочитанных на конвертах грехах я давно забыл и даже не знал о них. Но когда я их зачитывал, то сразу всё вспоминал и соглашался с тем, что это было именно так. Когда я рассказал об этом Димке, то он сразу сказал, что с этим наверно нужно ехать к отцу Адриану в Печоры. И мы стали собираться в поездку.

Ничего сложного в этой поездке не было. В пятницу я уходил с работы пораньше и встречался с Дмитрием на Ленинградском вокзале. Билеты мы покупали заранее, дня за два до отъезда, на Таллинский поезд, который отправлялся в 15-02, а прибывал в Печоры в начале шестого утра. Это было очень удобно – мы сразу шли в монастырь на раннюю литургию. Обратные билеты были куплены на вечерний поезд из Пскова в воскресенье. Поезд прибывал в Москву в понедельник утром так, что я прямо с вокзала ехал на работу. Впоследствии мы ездили чуть ли ни раз в две недели, и этот маршрут был отработан нами очень чётко.

Ранняя литургия в Успенском соборе ещё не начиналась, но народу было столько, что войти в храм было затруднительно. Когда мы пробрались к Иконе Успения Божией Матери, которой непременно нужно было поклониться, то увидели, что за огромным подсвечником в пространстве перед иконой Успения принимал исповедь отец Адриан. Конечно, мне было не привычно, когда, стоя вплотную ко мне кто-то издавал внутриутробное рычание, мотал головой или вдруг содрогался всем телом словно он схватился за оголённые электрические провода.

И мне было не понять, как можно было в чём-то каяться, когда аналой с батюшкой народ плотно обступил со всех сторон, так что он иногда хватался за него, чтобы его не снесли. Мне удалось протиснуться к стене с висевшей на ней большой иконой Страшного Суда, и оказаться почти рядом с отцом Адрианом у него за спиной. Батюшка заметил меня и подозвал к себе. На исповеди я рассказал в том числе и о случившемся ночном видении. Отец Адриан слушал меня нисколько не перебивая, а потом сказал:

– Тебе нужно покаяться за всю жизнь и пособороваться. Возьми тетрадку и прям в тетрадке напиши всё, что вспомнишь с возраста от семи лет. И тогда уже приедешь ко мне с этой тетрадкой. Вот так, дорогой.

После того, как батюшка прочитал надо мной разрешительную молитву, приложившись к Кресту и Евангелию, и получив благословение, я так и не смог отойти от аналоя будучи придавленный массой людей. Тогда я упёрся руками в аналой, напрягся что было мо́чи и создал свободное пространство для отца Адриана. Иногда народ поддавливал, и мне приходилось изо всех сил упираться в массивный аналой, который то и дело сдвигался с места.

– Вы немного отойдите подальше, а то вон даже Вячеслав не справляется с вами, – попросил батюшка исповедников улыбаясь, глядя на мои усилия.

Димка тоже был на исповеди. А я так и простоял всю литургию возле аналоя пока народ не поубавился. По окончании литургии, мы пошли к выходу, а отец Адриан всё ещё продолжал исповедь. Тут нас встретила наша печорская знакомая Татьяна.

– О! Привет, опять приехали! На исповеди у батюшки были?

– Да, повезло нам. Вот теперь ещё нужно определиться, где бы нам остановиться на одну ночь, – сказал я.

– Так, а вы спросите у батюшки, он и благословит к кому-нибудь, – посоветовала Татьяна.

– Слушай, Дим, поди спроси, а.

Димка пошёл, поджав губы, внутрь храма. Минут через пять он вернулся радостный.

– Батюшка благословил остановиться у какой-то Аданичкиной, на Рижской 23, – отрапортовал он.

– А! Так я знаю её, это Валентина Васильевна! Пойдёмте я вас провожу, тут совсем рядом, – предложила Татьяна. И мы пошли на Рижскую 23.

Разве могли мы тогда помыслить о том, что останавливаться в этом доме мы будем ещё много раз, вплоть до нашего поступления в монастырь.

Дом Валентины Васильевны был большой, двухэтажный. Сама она оказалась худощавой пожилой женщиной, можно сказать даже бабушкой. Когда мы вошли, Татьяна тут же затарабанила:

– Здравствуйте, Валентина Васильевна! Это чада отца Адриана из Москвы, мои друзья. Батюшка им благословил к вам на одну ночь.

– Отец Адриан благословил, точно? – переспросила она, шамкая, протезами. – Я к себе беру только с благословения отца Адриана.

– Да-да, он благословил. Мы как раз идём из монастыря, а батюшка сейчас там исповедовал в Успенском на ранней, – продолжала Татьяна.

Хозяйка провела нас в комнату на втором этаже.