Поговаривали, что отец Арсений ни кто иной как иеромонах Павел (Троицкий), который тайно живёт где-то в Москве и общается только письменно, через одного доверенного человека. Причём духовными чадами отца Павла называли священников Николо-Кузнецкого храма: протоиерея Владимира Воробьёва, иерея Александра Салтыкова, дьякона Валентина Асмуса. И мы подозревали, что именно они-то и написали эту книгу.

На одной из прогулок с Сергеем Васильевичем по Гоголевскому бульвару я с юношеским восторгом рассказывал ему об отце Арсении, который оказывается на самом деле вроде как иеромонах Павел, который скрытно живёт в Москве на квартире у кого-то из своих духовных чад. Сергей Васильевич спокойно шёл по аллее, сложив за спиной руки, и молча улыбался в бороду. Потом, дослушав меня, он сказал:

– Москва – это самая настоящая пустыня. Здесь можно пропа́сть, исчезнуть так, что никто никогда тебя не сыщет; жить и молиться в своей комнате, как настоящий пустынник в келье.

И вот однажды я поинтересовался у Сергея Васильевича, к кому же он сам обращается за духовными советами и наставлениями, к какому старцу, кто его духовни́к? На что он ответил с улыбкой:

– Да я хожу к одному «дедушке», который сидит у себя дома и никуда не выходит.

И в мою голову закралось подозрение: а не отец ли Павел тот самый «дедушка», к которому он ходит…

В этих разговорах о старцах мне и поведали друзья-прихожане храма святителя Николая в Кузнецах о том, что в Троице-Сергиевой Лавре живут настоящие старцы архимандрит Кирилл (Павлов) и архимандрит Наум (Байбородин). А потом кто-то из недавно побывавших в Псково-Печерском монастыре рассказал нам об удивительных старцах этой обители архимандрите Иоанне (Крестьянкине) и игумене Адриане (Кирсанове). Об отце Адриане вообще говорили какие-то нереальные и умом непостижимые вещи – об «отчитке» бесноватых. Нам даже слушать это было жутко, а уж тем более быть там и видеть это своими глазами. И мы с восторгом смотрели на рассказчика, как на героя.

И вот я решил поехать в Лавру к старцам за советом, а заодно прихватил и написанную мной икону Божией Матери, которую Великим Постом я привозил показывать лаврскому иконописцу архимандриту Николаю.

Добраться до Ярославского вокзала к первой электричке, которая отправлялась в четыре часа утра, можно было только на такси. Так я и сделал, потому что хотел приехать в Загорск пораньше, чтобы успеть в Лавру на братский молебен у раки с мощами преподобного Сергия в Троицком соборе. И потом: по рассказам тех, кто был в Лавре на приёме у старцев, народу к ним приезжает тьма тьмущая со всех концов нашей необъятной Родины и нужно пораньше занимать очередь иначе уедешь домой ни с чем.

После молебна я отправился через проходную на монастырскую территорию туда, где жила братия монастыря, чтобы пройти к галерее подклети Трапезного храма. Там с одной стороны народ принимал отец Кирилл, а с другой – отец Наум. Под галереей собралось много народу и там приятно пахло свежими просфорами. Сначала я пошёл туда, где принимал отец Кирилл. Но увидев огромное количество людей, всё же решил пойти к отцу Науму. Там народа было не меньше, но если к отцу Кириллу нужно было по очереди входить к нему в специально отведённую келью для приёма, то отец Наум выходил из такой своей кельи на улицу, садился на стул перед собравшимся народом, и тут же начинал беседы и исповедь – кто с чем пришёл.

Войдя под галерею, я спросил у стоящих там людей:

– Скажите, а кто последний к отцу Науму?

– А тут нет очереди, батюшка сам подзывает того, кого он считает нужным, – ответили мне.

После прочитанных о старцах книгах, я с замиранием сердца смотрел на живого старца, который вот тут, совсем рядом передо мной сидит на стуле. И я подошёл ещё ближе, чтобы слышать то, что отец Наум говорит, потому что иногда он, выслушав кого-нибудь, вдруг громко рассказывал что-то для всех.

– Так, ну, что там у тебя? Иди сюда, – приглашал он кого-нибудь из стоящих здесь. И тот, не веря своим ушам, быстро подходил, подавал отцу Науму записку и становился перед ним на колени. Старец читал записку – видать с грехами – затем накрывал епитрахилью, прочитывал разрешительную молитву и благословлял. Потом подзывал следующего.

Читая записку одной женщины, стоявшей перед ним, отец Наум вдруг спрашивает, обращаясь ко всем:

– Так, кто ещё делал аборты? Подходите ко мне.

И почти все присутствовавшие здесь женщины столпились возле него.

– Сейчас я прочитаю над вами особые разрешительные молитвы, а вы все внимательно слушайте и со слезами кайтесь в содеянном вами страшном грехе, – сказал он и взял требник, вставая со стула. Все подошедшие наклонили свои головы. Было такое ощущение, что здесь собралась семья, у которой ни от кого нет секретов. И никто нисколько не стеснялся открывать свои недуги перед всеми. А старец по-отечески врачевал эти душевные недуги.

Прочитав молитвы, отец Наум снова стал подзывать к себе людей, которые подходили к нему, подавали свои записки с грехами и становились на колени перед сидящим на стуле батюшкой.

Рядом с ним стояла молодая женщина с уныло-смиренным видом и постоянно всхлипывала. Но почему-то батюшка не обращал на неё никакого внимания. Мне это показалось странным: почему он подзывает тех, кто стоит чуть ли в самом конце галереи, а эту несчастную игнорирует? Но вот, словно настал конец его терпению, и он обратился к ней:

– Ну, давай уже, рассказывай, что там ещё у тебя случилось?

– Ох, батюшка, – запричитала заунывно женщина, – я такая несчастная. Дома на меня внимания не обращают, никто мне не помогает – я всё одна. И дети не принимают, везде меня гонят. Но я смиряюсь. А я больная и немощная. Как же мне дальше жить-то? Всё у меня отобрали и квартиру отписали…

Во всё это время отец Наум, не отрываясь читал какое-то письмо или записку. Потом всё так же не отрываясь от чтения он и говорит ей:

– Так ты же дура. Ты же сама всё это и устроила.

Женщина осеклась на полу слове, как будто кто-то внезапно рукой закрыл ей рот, изменилась в лице, да как набросилась на старца, чуть ли ни с кулаками:

– Что?! Это я-то дура? Ах ты старый пень бородатый! Я – дура! Да ты на себя посмотри. Сидит тут голову морочит людям своими байками. Рассказывает им тут ла-ла, ла-ла! Они и развесили уши, а я получаюсь дура!..

Батюшка невозмутимо продолжал читать записку, никак не реагируя на происходящее. Видимо не вперво́й она давала ему этот концерт. Но я был потрясён этой сценой и стоял ошарашенный, не зная как на всё это реагировать. Двое мужчин, из стоявших тут же, подошли, взяли женщину под руки и увели к выходу.

Откуда ни возьмись появилась старушка с сумками и мешками, и подала старцу свёрток.

– А, это что? – спросил он.

– Да это, батюшка, чай очень хороший – травяной сбор.

– Вон ему больше нужен, – указал старец на священника сельского вида, во всё время стоявшего рядом с открытым ртом от изумления, держа в руках старый потёртый саквояж.

Батюшка взял свёрток и подал тому священнику:

– На, забери, чай будешь пить, от кашля помогает.

Тот как стоял неподвижно, так и оставался стоять. Не отводя взгляда от старца и не шевелясь, он только раскрыл свой саквояж, и отец Наум бросил в него свёрток. Саквояж закрылся.

– А ты всё ещё куришь?! – обратился он к худощавому мужичку.

– Да, батюшка, никак не брошу.

– А ну ко давай сюда свои папиросы.

Бедолага достал из кармана пачку «Примы» и подаёт её старцу.

– Вон, отдай ему, – показал он опять на того священника с саквояжем.

И обратившись к священнику добавил:

– Табаком дома посыплешь и моли не будет.

Священник всё так же молча открыл саквояж и когда пачка сигарет оказалась внутри, захлопнул саквояж и замер в ожидании, когда ещё что-нибудь прилетит.