Ближе к девушке с каким-то особенным взглядом серых, платиновых глаз, самозабвенно вытанцовывающую свою партию при любом удобном и неудобном случае в коридорах и пролётах. Ближе к той, что с заносчивым важным видом поглядывала в мою сторону, но с удовольствием задерживалась до позднего часа, чтобы отработать никак не поддающиеся части вместе. К той, что как-то призналась мне в пристрастии выпить дешёвого вина из коробки при свечах, чтобы воссоздать антураж из её любимых романтических комедий… К той, что невыразимо сильно переживала за младшую сестру, которой позволила чуточку больше свободы, и стиснув зубы плакала, не подавая виду.

Какие же мы были разные: Мишель держала всё под контролем и нехотя делилась ответственностью с кем-то помимо себя; я же искал независимости и рассчитывал на понимание к своим эгоистичным выходкам. Я неудержимо взрывался эмоциями ― Мишель упорно прятала их от посторонних глаз. Искала в людях доброе, хорошее, переступала через себя и стремилась поддержать морально, пока я упивался местью к своим обидчикам годами. Моя самовлюблённость позволяла мне ни во что не ставить моральные принципы и легко через них переступать, а заносчивость танцовщицы диктовала ей благородные, горделивые выборы, возносящую её над всеми обычными и порочными людьми, с которыми я был знаком.

Наше знакомство и общение было чем-то из ряда вон выходящим, с каждым днём я убеждался в этом всё больше. И к тому же удивлялся своим новым потребностям написать ей бесполезное сообщение или беспричинно позвонить: неужели это и имеют в виду, называя девушку особенной ― когда она несносно противоречит всем твоим сложившимся устоям, и ты продолжаешь её желать?

Наслаждаясь обстановкой, сложившейся в театре с началом прогонов второго блока, я даже не заметил, как оперативно мы переходили к следующей идее, быстро расправившись с первой. Чтобы не затирать чувства до дыр, не выгорать, мы доводили номер до определённого, осязаемого совершенства и откладывали его в долгий ящик, как должны были поступить и с парными номерами. И вот сегодня Крэг ставил нам с Мишель сцену, где персонажа танцовщицы принц разоблачал в предательстве. Он вдруг понимал, что та воспользовалась им, чтобы отомстить целой цивилизации за отнятую у неё любовь, и тут его сердце разбивалось в дребезги. Наступала полная разруха, принц тянулся к девушке, но она отвергала его, доходчиво раскрывая свои мотивы.

После высказанных в шутку сомнений Мишель о соответствии ролей нашим характерам, я не уставал думать о верности её наблюдений: ответственность, глубинность, жертвенность ― всё это было не обо мне, но про Мишель. Зато из желания мстить я был словно соткан, сопереживая её персонажу, больше, чем кому бы то ни было в этой постановке. Танцовщица забрала ведущую, ключевую роль, хоть она и была ей не по вкусу. Мы оба примеряли на себя лишь на время качества друг друга, чтобы в перерывах на обычную жизнь вернуться к собственным привычкам. Я даже стал понимать, почему девушка так тяжело решалась уехать из Сан-Франциско, когда как меня учили каждый день чувству долга и совести. Наверное, и она всё глубже понимала меня, но об истории с затаенной на десяток лет местью ей точно нельзя было знать…

Зеркальный, сверкающий подсветками лифт поднял меня на тридцать четвёртый этаж Сони-билдинг и распахнул свои двери перед бесконечным лакированным паркетом, выстилающим репетиционный зал. На крыши соседних высоток наседали пушистые поблёскивающие ковры снега; ветер бился в панорамные окна, пряча от посетителей здания острые шпили и облака. Макарти уже переоделся в спортивную одежду, высматривая в стеклах разбушевавшуюся метель.

― Привет, ― наставник вышел из гипнотической задумчивости, обернувшись на мои шаги и скромное приветствие. Честно говоря, эти репетиции я ждал без особого энтузиазма, нехотя осознавая, что "хорошая погода" в театре изменится, и словно считывая мой неодобрительный настрой, Крэг тут же шагнул мне навстречу для разговора.

― О, это ты… Готов разоблачать преступницу? ― Он задумчиво потянулся к щетине, внимательно рассматривая моё лицо и потеряно, но от этого не менее широко, чем обычно, улыбаясь.

После гадкого признания Изабель в чувствах ко мне она невольно казалась Крэгу жертвой. Наставник как-то загадочно смотрел на меня с тех пор, словно я по самым злым и коварным причинам взял девку в заложницы и обходился с ней грубо. Но ведь я был шокирован не меньше его, хоть и не мог связать неожиданного поступка этой змеи с явно затаенными мотивами. Единственное, что я понимал, что Изабель обеспечила себе алиби на скандалы со мной, и её роли безответно влюблённой дурочки это играло только на руку.

― Мишель переодевается. Я уже немного обрисовал ей настроение номера… ― Мужчина жестом предложил мне подождать снаружи раздевалки, и мы проследовали к рабочему столу в углу студии. Сумка небрежно отправилась на пол, а я вальяжно устроился на стуле. ― Для начала, должен похвалить… Как я и рассчитывал, у вас с Мишель получился очень страстный, не оставляющий равнодушным тандем. ― Одобрительное мнение Крэга тут же залегло на моём лице самодовольной улыбкой, словно, наконец, то, зачем я сюда так рвался сполна оправдалось. Быть оценённым Макарти оказалось нестерпимо приятно, особенно, когда я и сам чувствовал создавшийся на сцене накал. ― Картинка живая, чувственная, всё как я и представлял себе. Но, поверь, кульминация наступит, когда твоя обманщица раскроет все карты… Светлые взаимные чувства — это ещё что! Зрители приходят смотреть не на счастливый финал, а на драму. У вас прекрасно получается ладить по-доброму, но теперь я хочу, чтобы вы сосредоточились на апогее развития вашей встречи в постановке. Вы сложились как пара в глазах принца, а теперь это представление должно вдребезги разлететься болью по всему зрительному залу, чтобы каждый смотрящий прочувствовал, что для тебя значило довериться девушке и оказаться обманутым.

После воодушевляющих на взаимность речей, ласкающих мой слух целый месяц, такой настрой на трагизм тут же встретил сопротивление в моём умиротворённом, расслабленном прежде теле: я с силой стиснул зубы, не понимая, куда деть нахлынувшее раздражение, и небрежно отвернулся в окно, укладывая на грудь сложенные в недовольстве руки.

― Сегодня я хочу в полной мере прочувствовать разочарование в твоей избраннице. Как в девушке, как в человеке. Разочарование в будущем, что могло бы вас ждать, будь она не отравлена злобой ко всему живому. Она будет горько торжествовать в танце, а ты должен прожить все стадии отрезвления после флёра нежностей: сначала ты не веришь в происходящее, пытаешься присоединиться, чтобы всё было, как прежде. Повторяешь за ней, стремишься понять, в чём заключается эта чужеродная засевшая в девушке боль. А когда понимаешь — ты как ошпаренный отдаляешься. Ты вдруг понимаешь, что никакие чувства не могут оправдать эту непростительную злобу, желчь. Ни твои чувства к ней, ни её к её прошлому. И в этот момент, единственное, чем ты можешь жить — это глубоким болезненным разочарованием, из которого теперь состоит каждая клеточка твоего трепещущего тела. Ведь теперь-то ты знаешь, что вместе вам никогда не быть. Никогда она не оценит твоего доверия, когда как ты подвёл своих подданных. Ты страдаешь как мужчина, и как их правитель, не просто сбившийся с курса, а подвергший опасности всех, кто доверял тебе.

Я уже был растоптан, глядя в понурое отражение в глубоком зеркале… И когда Мишель вышла из раздевалки, мы оба пересеклись расстроенными пугливыми взглядами.

***

― Я снова вынужден вас оставить. Завтра я хочу увидеть эту связку в совершенстве. ― Макарти уже натягивал на тёмную шевелюру шапку, и довольно кивнул на прощание. ― Я знаю, что вы на это способны.

По сложившейся традиции его стремительный и несвоевременный уход не вызывал нареканий и вопросов. После погружения в глубокие, нездорово болезненные ощущения в теле от переживаемого по сценарию разочарования, я даже был рад остаться наедине без хореографа, чтобы из последних сил разлечься на полу и добиться привычного легкомысленного осознания себя, как беззаботного, никому ничего не должного стриптизёра. Уж лучше так, чем быть страдающим от неразделённой любви нытиком…