– Наказание?

– Тюрьма… Может быть, казнь… Не бойся за меня, малыш, я держу удар!

Я была рядом, неудобно пристроившись на жестком больничном матраце. Целовала влажные от пота и боли волосы, глотая слезы ужаса.

– А если боишься, тогда молись… Ты знаешь, я не умею молиться, я здесь вообще не по этой части… Я больше не верю богам.

– Почему? – шепчу сквозь слезы на ухо.

– Потому что я верю в себя! Я сам себе бог… И сам себе демон. Я знаю, куда я иду, моя дорога открывается под моими ногами. Но если ты боишься, то молись за меня, ты же у меня умница, ты знаешь латынь: «Domine ad adjuvandum me festina…»12 Молись за меня Гунтрамну-Ворону, покровителю убийц…

– Знаешь, – шепчу, – скифские девушки не могли выйти замуж до тех пор, пока не добудут в бою череп врага, чтобы приготовить из него кубок и преподнести мужу на свадьбе…

– Враги не при чем, малыш. Просто пришло время уходить.

Нет, нет, этого не может быть!

– Я принесу тебе череп твоего врага, кем бы он ни был! Тогда ты никогда меня не покинешь и будешь любить меня по-настоящему!

Ты обнял меня и поцеловал в макушку.

– А разве я люблю тебя не по-настоящему?

Но почему, почему же райские яблоки такие горькие?

И то ли это тень от ибисоголового бога и его длинного клюва являлась и пропадала на стене в неверном свете свечей и факелов, то ли это была тень от птицеголовой маски чумного доктора. То ли реальность стала сном, то ли сон реальностью в эту дурную ночь осеннего равноденствия.

– Шофер отвезет тебя домой. Береги себя… Увидимся через несколько мгновений, малыш!

В наступившей тишине было слышно, как кто-то тихо плачет перед воротами рая.

Твоё прощальное «увидимся через несколько мгновений» жестокое и неумолимое время превращало из сладкой сиюминутности в больно ранящее воспоминание. Пролитые слезы не возвращали ни аромата твоей кожи, ни вкуса твоих губ.

Все кончилось.

На следующий день желтое такси уже не приехало в мокрый и грязный школьный двор.

И никогда больше не приедет.

Где ты? Песок какой пустыни стучится в зарешеченное окно твоей тюрьмы?

Время уносит нас с собой в потертой сумке дервиша, мы можем только считать потерянные мгновения, которые сыплются песком из этой дырявой сумы. И мы мечтаем собрать песчинки безвозвратно утраченного обратно, в колбу разбитых песочных часов…

Прочь, прочь из этой осени, прочь из сладкого сентября! Прочь и вперед, в половодье первого талого снега, сияющего осколками богемского хрусталя под первым весенним солнцем!

Как коротки дни в Чумном городе! Как длинны апрельские ночи! И в этом шальном году я уже совсем не ребенок, но еще и не женщина.

На правом берегу Масляной реки не утихает пир, не гаснут там и угли чумных костров. Тщетный и эфемерный, с фейерверками и бродячими музыкантами праздник абсолютно реален настолько, насколько может быть реален этот подлунный мир. Лишь время от времени привкус пепла на губах и запах мертвой плоти заставляет вздрогнуть и поежиться пирующих.

Как-то, пробираясь сквозь эту хмельную толпу, я поймала на себе тяжелый и требовательный взгляд.

Он был чужак, в город его привел странный случай… хм, если верить в случайности, конечно. Стоя посреди возбужденной пьяной толпы, он потерянно и удивленно таращился на веселящихся. Он был похож на мясника, а за его спиной скучал телохранитель.

Знаете, признаюсь вам, что быть мясником, на мой взгляд, это даже позорнее, чем палачом. Ну, скажите, в чем виновны перед вселенной такие милые розовенькие молочные поросята? А глазастые длинноногие телята?! Убить несчастного, невинного невесомого цыпленка, чтобы набить жирное брюхо, сожрать, брызгая слюной… Бр-р-р… Ну, вы, видимо, догадались, что я вегетарианка…

При его атлетическом телосложении Мясник вряд ли нуждался в телохранителе. От него пахло по̀том, волосатой плотью и вчерашней выпивкой. У него были глаза затравленного хищника, воспаленная экзема на лысине, мускулистые волосатые предплечья и толстый бритый затылок. Под которым, из трех последних позвонков торчали три острых костяных шипа. Странная аномалия.

Голос его был хриплый, противный и негромкий, из тех, что специально заставляет тебя приблизиться и прислушаться:

– Я проездом в вашем убогом городишке и не собирался задерживаться и на час… Но передумал… выпью с тобой чай и познакомлюсь с твоими родителями. Пошли.

Это был не вопрос. И не предложение. Он озвучил то, что от меня не зависело.

Через час бабушка в полуобморочном от страха и неожиданности состоянии заваривала иван-чай трясущимися руками, бормоча то ли молитвы, то ли заклинания. Карлсон, вызванный для поддержки, старался смягчить обстановку и предпринимал безуспешные попытки завести светскую беседу о погоде и грибах. Безрезультатно. Шредингер предпочел удалиться на чердак. А гномик-монах спрятался в настольной лампе.

Незваный гость сидел на нашей слишком тесной для него кухне, по-хозяйски расставив колени, и душная плотская вонь, которую распространяло его тело, вытеснила наши нежные домашние ароматы ванили и роз. Грубо оборвав рассуждения соседа про превратности северного климата, он заговорил прямо и по-деловому. Он приказал мне выйти.

Обиженная, я покинула кухню. Но, как я уже говорила, жили мы в деревянном доме, поэтому чтобы быть в курсе их беседы, мне стоило всего-то пройти в соседнюю комнату и, скрючившись на ковре, приникнуть ухом к мышиной норе в стене под плинтусом.

Мясник рассказывал свою историю. Без ненужных ухищрений и неуместных иносказаний. Без поэзии и прикрас.

Вот уже несколько дней как он сбежал из тюрьмы. Еще раньше, он купил себе привилегию выходить оттуда на выходные, но в этот раз он решил больше в тюрьму не возвращаться. Человек он непростой. В криминальном мире столицы есть только один, кто влиятельней него. Хотя, вообще-то, два. Второй – Бог-Отец.

У него есть все. А теперь еще и свобода. И он холост – несмотря на возраст.

На этом-то интересном моменте мыши-подлецы завозились, а децибелы разговора упали настолько, что единственное, что я услышала ясно, это громкий стук монет по скатерти стола и отчетливо произнесенное слово «опасность».

– Эти деньги – для начала. Когда исполнится задуманное, получите еще. Главное: берегите её.

Мое воображение тут же восполнило пробелы в достоверной информации и нарисовало ужасную картину продажи бабушкой собственной внучки в жены этому пузатому потному чудовищу. И несмотря на то что работорговля официально запрещена аж с XIX века, эта киношная сцена, старая и вечная как мир, отчетливо и убедительно висела перед моими глазами.

Мы с бабулей никогда и не голодали, несмотря на то, что все наше малюсенькое семейство кормилось от продажи притирок, настоек и колдовских травяных сборов. Конечно, знахарством много не заработаешь, но нам хватало. Яблони, карликовые сливы и старая черная вишня в огороде полном картошки и капусты нам очень помогали. Не забывайте, что грибы, ягоды и рыбу приносил Карлсон в обмен на ужин в бабулиной компании. Но вот уже несколько месяцев, как она вела со мной пространные разговоры о моем образовании, о том, что я должна продолжать учиться. Но так как дорога в маги для меня закрыта, я начала подумывать о поступлении в Институт Живописи. Что, естественно, являлось проблемой, так как нам это было не по карману.

Проблемой, которую этот потный Мясник разрешил за пять секунд, бросив на вышитую крестиком скатерть золотые дукаты, флорины и луидоры, неиссякаемые, как золото гномов.

– Да будет так! – услышала я голос бабули.

Щеки вспыхнули от праведного гнева. «Посмотрим еще, кто кого!» – мысленно ответила я, приготовившись к обороне.

Мясник же обрадовался и заявил, что намеревается поселиться в Чумном городе. И: «ждите меня!» – нанесет нам визит в ближайшее время. А пока он вынужден распрощаться.