Уверена, что совсем не это сомнительное соседство повлияло на выбор прабабкой места проживания. После скитаний по театрам Европы стареющая прима решила осесть в Париже. Всю жизнь до глубокой старости Вера Жемчужная (а прожила она ни много ни мало, сто пять лет!) посвятила танцам, поэтому и решила обосноваться неподалеку от балетной школы, где преподавала.

Я сохранила не только всю старинную прабабкину мебель, отдав должное ее вкусу, но и ее театральные наряды прошлого века. Венецианские расписные шкафы были набиты кружевными горжетками и накидками из перьев райских птиц. Муранские зеркала отражали массивные бронзовые канделябры-дельфины. Дубовый инкрустированный резьбой сундук до сих пор полон ее фотографий и перевязанных ленточками писем, пыльных свидетелей потухших мелодрам и былой славы. Черно-белые фотографии звезды, в манерных позах умирающего лебедя или Клеопатры со змеей-диадемой во лбу, хранятся в красивых коробках от печенья. Рядом с ее магическими дневниками, полными откровений о странных сексуальных колдовских ритуалах.

Но особенно меня впечатлила ее резная итальянская кровать, позолоченная сусальным золотом, купить такую могла только настоящая Женщина, знающая толк в будуарных интригах! Недаром прабабку называли «левантийской одалиской»! Я и представляю ее такой, во фривольной позе с зовущим взглядом, роскошную, как на картине Ренуара23, возлежащую на шелковых покрывалах с кистями и парчовых подушках.

Вера Жемчужная была великолепна! Прима Императорского театра. Звезда зарождавшегося русского кинематографа. Роковая красавица. Она легко разбивала мужские сердца, но также неистово и регулярно подставляла свое под удары. Ее жизнь была наполнена драмами, и страстные героини ее фильмов (что-то вроде «Червонный валет или похождения статского советника», где кровь-любовь и черные очи-ночи, закушенные губы и заломленные руки) незаметно перетекали в ее жизнь, переполненную блесками страз, дорогими вечеринками и охотой за богатой партией. Темные бездонные глаза Веры оттеняли опиумные ночи без сна. Её бледная кожа мраморной статуи, греческий профиль, страстные губы, сложенные в зовущей улыбке, сделали ее богиней немого экрана. Она носила цепочку на лбу, браслет на ноге, кольцо с дыркой «для цианистого калия», стилет в рукаве, четки и томик Бодлера24 в кармане. Длинные нити жемчуга, тени на томных глазах, корсеты, неогреческие туники с завышенной талией, перья в волосах, горностаевые муфты… В туманном опиуме вечеринок в стиле великого Гэтсби25, но закатанных с русским размахом, мадемуазель Жемчужная прожигала молодость в компании известнейших и августейших бездельников эпохи. О поднявшихся на такую высоту ясно, что самим спуститься оттуда без того, чтобы не упасть, у них не получится. Произошло это в тысяча девятьсот шестнадцатом, когда смертоносный бронепоезд будущей Тридцатилетней войны уже набирал скорость. Он, разметая блестки и конфетти ночных пиршеств, раздавил беспечных кутил прекрасной эпохи, безжалостно переехав десятипудовыми колесами. И если не убил, то покалечил. Моя прабабка была одной из тех, кого искалечила война.

Перебирая ее пожелтевшие письма и вырезки из газет столетней давности, я знакомилась со своей блестящей родственницей. Так незаметно проходили мои одинокие дождливые вечера. Монеты, доставшиеся мне от Мясника, таяли, утекали сквозь пальцы, как струи ливня по водопроводным трубам церкви напротив. И на получение нового источника дохода, надежды, увы, не было.

Радужное конфетти мечтаний о парижской жизни растворилось за несколько месяцев в серой обыденности. А нужда, крадущаяся за мной попятам незаметно, обрушилась однажды жестокой лавиной безысходности, тихим влажным осенним вечером, по окончании занятий на подготовительных курсах по живописи.

Размяв затекшие спину и ноги, дышу на замерзшие пальцы. В классе экономят на отоплении, и все, находящиеся в нашем распоряжении масляные радиаторы и тепловентиляторы, в течение урока направлены на несчастного вида худосочную модель, позирующую на задрапированном стуле. Урок, наконец-то, подошел к концу, и продрогшая обнаженная натурщица торопливо удалилась за ширму одеваться, трансформируясь из вдохновляющей будущих художников музы в обыкновенную низкооплачиваемую сотрудницу Академии.

Протираю кисти, плотно завинчиваю крышечки тюбиков с масляными красками, аккуратно, чтобы не запачкаться, отрываю и сворачиваю палитру, когда профессор Жан-Жак Бирюль, признанный гений современного искусства и прославленный на весь просвещенный художественный мир авангардист, покинувший было класс, возвращается. Стоя в дверях, он громко объявляет:

– У меня есть для вас две новости…

Ученики на мгновенье приостанавливают сборы, стук сдвигаемых мольбертов стихает.

– Со следующего занятия нам повысили аренду помещения, и, следовательно, цена за урок возрастает, – волна недовольного шепота. – Тише, тише! Есть и хорошая новость. Для тех, кто собирается в этом году поступать в Академию, организована выставка-конкурс. От вас ждут по три работы большого формата плюс оплата! Участие необязательно, но будет учитываться при поступлении. Понимаете, о чем я?

– А если я не имею желания оплачивать? – доносится с противоположного конца класса.

– Тогда у вас нет шансов быть зачисленными даже на вступительные экзамены! Записаться можно у меня в кабинете после занятий. Отнеситесь к этому серьезно, если хотите быть зачисленными! Удачных вам выходных, коллеги!

Профессор Бирюль хлопнул дверью, а я без сил опустилась на табурет.

– Пойдем скорее, заканчивай копаться! – это Кармен, моя приятельница по курсам. С нашего самого первого занятия она всегда занимала место рядом со мной, так что волей-неволей мы сблизились. Кармен уже успела упаковать свои краски и кисти, сложила и оттащила к стене мольберт. – Чего это ты вдруг раскисла?

– Не надо было мне приезжать в Париж! Когда мне пришло письмо с отказом в предоставлении гранта, нужно было забыть об этой безумной идее и смириться с печальной действительностью! Устроиться работать на Ложко-Плошковую фабрику и расписывать горшки!

– Не говори так, все наладится.

– Эта учеба вытянула все мои сбережения! Думаю, пришло время бросить.

– Нет, что ты, даже и не думай! У тебя так здорово все получается!

– Кармен, я всю неделю обивала пороги и искала работу.

– А твое собеседование в галерее «Вавилон»? На прошлой неделе ты рассказывала, что они ищут помощницу на время выставок.

– Мне отказали. Везде отвечают одно и то же: покажите гороскоп с подтверждением, что вы родились магом! Даже для работы продавщицы!

Кармен, маленькая брюнетка с пышными формами, принадлежала к породе тех добрых от природы людей, которые считают долгом пристраивать в хорошие руки новорожденных котят, заботится о брошенных собаках и переживать за непутевых малознакомых подруг. Я познакомилась с ней, когда подавала заявление на подготовительные курсы в Академию Изящных Искусств. Ее карие с масляной поволокой глаза южанки сразу расположили меня, и она стала единственная, кому я доверила секрет о том, что мне посчастливилось родиться с Даром, но я не имею никаких документов, это подтверждающих. Кармен стала первая, кому я рассказала свою историю, нарушив бабушкин запрет.

Она помогает сдвинуть к стене мой мольберт, хмуря лоб в раздумье. Молча мы надеваем куртки и шарфы.

Подготовительные курсы располагаются в том же здании Академии, где все мы мечтаем учиться на следующий год, но проходят по вечерам. Похоже, что сегодня мы оказались последними, засидевшимися так допоздна. По опустевшим коридорам и лестницам, с непросохшим за время занятий зонтом и тяжелой сумкой, плетусь вслед за Кармен к выходу. Прежде чем выйти на холодную улицу, она останавливается перед стеклянными дверями и переспрашивает: