– А каков второй?

– Узнаешь обо всем, Цейоний, когда придет время. Но у меня есть одно условие. Я хочу, чтобы твоя дочь Фабия была помолвлена с Марком Вером. У него большое наследство от Анниев, от отца и прадеда, и это будет хорошая партия. Пусть два ваших славных семейства породнятся, чтобы слава Рима не угасла с нашим уходом. Ведь мы все смертны, не так ли?

Он посмотрел в веселые, ничего не выражающие глаза Цейония и подумал, что сделал удачный выбор. Коммод будет фасадом предстоящего правления, праздничным, блестящим, внушающим восхищение, а Марк окажется реальным правителем за его спиной.

Через несколько месяцев после начала консульства Цейония Коммода, когда уже благоухала весна, и дневное солнце согревало италийскую землю еще не горячим, но ощутимым теплом, Рим, после холодной и ветреной зимы, зажил обычной жизнью. Нескончаемой вереницей потекли празднества, посвященные богам, разнообразные игры и фестивали. Огромное население города: знать, вольноотпущенники, рабы, все предались безудержным развлечениям, которыми обильно потчевал вечный Рим.

На открытие сезона конных бегов Марка и его мать, а также их родственницу Фаустину старшую, новый консул Цейоний Коммод пригласил в мае. Случилось это следом за обручением Марка с его дочерью Фабией, и после Латинского фестиваля, во время которого Марка назначили префектом города – пост этот был почетный и не давал никаких особых преимуществ, однако позволил Цейонию отличить нового родственника.

Само обручение проводилось в торжественной обстановке, в присутствии родни с обеих сторон. Марк тогда впервые увидел Фабию, небольшого роста, анемичную, тихую девочку, которая, казалось, не понимает, что происходит. Наверное, ее только оторвали от кукол, ведь она была на несколько лет моложе Марка, которому в феврале исполнилось пятнадцать.

Прадед Марка Катилий Регин, торжественный, в белой тоге, выступил вперед и обратился к Цейонию Коммоду с традиционным вопросом: «Обещаешь ли ты, Цейоний, отдать в жены Марку свою дочь Фабию». Марк заметил, как увлажнились глаза матери – Домиция стояла рядом с прадедом.

«Обещаю!» – ответил Коммод, и Марк надел железное кольцо, простое, без украшений на левую руку девочке, попутно заметив, что ладошка у нее холодная, как лед. Он не знал ни Фабию, ни ее отца, но обычай позволял выждать несколько лет до свадьбы и потому Марк отнесся к происшедшему событию довольно спокойно. Если это воля Адриана, то путь так и будет.

Сидевший в большом Цирке возле матери Марк, видел по сторонам себя огромное людское море. Первые ряды были сплошь белыми, ибо на скачках от знатных людей требовалось бывать только в тогах. Сегодня Марк тоже был в белом, ведь год назад он уже получил тогу мужественности. Над ними, на более высоких ярусах сидели простолюдины в пестрых и красочных нарядах. Это людское море шумело, шелестело, гудело, ожидая начало заездов, а прекрасный солнечный день, обещавший стать жарким, был в самом разгаре. Наверху, по специально натянутым тросам, как трудолюбивые муравьи ползали рабы, разворачивая материю, которая должна создать тень от палящих лучей небесного светила.

В Большом Цирке, где проводились конские бега, помещалось более ста тысяч зрителей. Он находился в долине меж Авентином и Палатином, имел три яруса сидений и был обнесен высокой стеной. За несколько десятков, а то и сотню лет, здание Цирка не раз менялось. Оно отстраивалось Октавианом Августом и восстанавливалось Траяном после пожара. Император Клавдий приказал облицевать мрамором лошадиные стойла. Меты – ограничивающие дистанцию указатели, вокруг которых совершали свой поворот возницы на квадригах44, превратились из каменных в позолоченные.

Конские бега с давних времен вызывали огромный интерес жителей города.

Они видели бешено скачущих лошадей с лоснящимися от пота боками, которыми умело управляли мускулистые, сильные мужчины. Их захватывали сопутствующий бегам азарт и риск, порою смертельный, поскольку хозяева квадриг часто вылетали на поворотах прямо под копыта чужих лошадей. Наконец, сильнейшее впечатление производили и сами возницы, могущие в определенных обстоятельствах стать героями Рима, да они и были ими, когда получали на голову венок победителя и выезжали из Цирка в ворота, похожие на триумфальную арку. Все это приводило зрителей в неистовство.

Мужчины оценивали лошадей: стать, быстроту, породистость. Восхищались умением ездоков ловко управляться с тяжелыми квадригами. А женщины не спускали глаз с возниц, рисковавших всем, чтобы стать победителями и заслужить триумфальный венок. Их кровь, их смерть, их победа были такими возбуждающими и волнующими, что многие из матрон и незамужних женщин не прочь были завести интрижки с этими неустрашимыми, дерзкими людьми.

Болеть за любимцев народа было легко, стоило только выбрать один из цветов туники ездока, в которых те проносились на квадригах мимо трибун. Поначалу цветов было два: красный и белый. Затем к ним добавились зеленый и синий. Партии болельщиков делил Рим на части, заставляя спорить до хрипоты и нередко приводя к столкновениям. Впрочем, без кровавых жертв.

Императоры тоже не гнушались конских скачек. Говорят, приверженцем зеленых был Нерон, а Октавиану нравились белые.

Уже прошла традиционная церемония, которую возглавил консул Цейоний. Он шествовал в пурпурной тоге, расшитой пальмовыми ветвями, над его головой государственный раб нес дубовый золотой венок. Вокруг шли многочисленные клиенты и родственники, посреди которых Марк заметил будущую жену Фабию и ее младшего брата Луция. Они уже привыкли к подобным церемониям и держались спокойно, а не как испуганные большой толпой дети, боязливо жмущиеся к родителям. Процессия называлась помпой и по сложившемуся обычаю проходила перед каждыми скачками.

Но вот нудная помпа окончилась, Цейоний занял свое место над воротами, выпускающими квадриги. Тем временем по арене проехали специальные повозки, откуда рабы из бочек поливали водой рассыпанный повсюду песок, чтобы глаза и ноздри лошадей не забивались во время скачки. Марк заметил, что вода была не простой, а шафранной. Она услаждала цветочным сладким запахом сидящих на передних местах сенаторов, почти не доходя до верхних рядов. И правда, зачем им? Плебс обойдется!

Все ждали знака Цейония, разрешающего колесницам занять места на старте, однако консул отчего-то медлил, вызывая недовольное роптание толпы.

– Я слышала, в бегах участвует любимец Цейония Гемин, – сказала Фаустина материи Марка Домиции. – Он выступает за зеленых.

Фаустина старшая сегодня оживлена, она с интересом посматривает на ряды, где устроились зрители ее круга – знатные патриции, их жены, люди, занимавшие некогда посты магистратов и бывшие консулярами.45 Иногда она кивает знакомым, иногда, по большей части мужчинам, кокетливо улыбается. Сегодня Фаустина одна. Ее муж Тит Антонин не любит массовые зрелища. Приверженец спокойствия и тишины, он удалился в Ланувий, где у него большое сельскохозяйственное поместье, чтобы предаться там радостям деревенской жизни.

Вскоре выяснилась причина заминки с началом скачек. В императорской ложе появилась Вибия Сабина и весь Цирк встал, чтобы ее приветствовать.

– Не знала, что Сабина будет, – заметила Фаустина. – Говорили, в последнее время ей нездоровится.

– Да, у нее жуткие головные боли, – подтвердила Домиция. – Мы теперь видимся редко, но слава богам, она все также оказывает нам покровительство при дворе.

Марк посмотрел на императорскую ложу и увидел одиноко сидящую жену Адриана. Издалека он не смог разглядеть ее лицо, но от фигуры Сабины, как ему показалось, веяло глубокой печалью. Она была одна, без Адриана, холодная и неподвижная, как небожительница Юнона в храме, для которой не существуют людские дрязги, надежды и переживания. Только облака, только небо, только солнце. А он, Марк, сидел среди людей, живых, шумных, и неугомонных. В этом народном сборище можно легко затеряться, но он не чувствует себя одиноким. Они выступают одним целым – толпа и он, а Сабина отдельно от них.