Старик опять что-то пробормотал упрямым, громким голосом и, не дожидаясь вопроса императора, сириец перевел:

– Он говорит, что бог покарает того, кто убьет эту змею.

Замечание непокорного мятежника рассердило Адриана, и он, могучий, похожий на величественную монументальную скульптуру Траяна, стоявшую на Форуме, навис над тщедушным стариком:

– Покарать здесь могу я один и никто другой! Запомни!

В пещере повисло молчание, которое нарушалось только кряхтеньем Руфа. Цейоний Коммод, стоявший все это время в стороне, решил вмешаться.

– Великий цезарь, позволь мне сразить иудейского посланца!

Мрачный, гневно сверкающий глазами Адриан, махнул рукой и Коммод, подойдя к змее, ловко отсек ее голову. После этой сцены император обратился к Акиве:

– Ты будешь казнен, старик, страшной казнью.

– Разговаривающие с богом не боятся жестокости, – ответил тот отрешенно.

– Гордец! С богами надо не разговаривать, богов надо просить и слушать, о чем они говорят.

Адриан запахнул на себе пурпурный плащ, словно невыносимый, смертельный холод пронзил его тело и отправился к выходу из затхлой пещеры, к горячему солнцу, к свежему воздуху, пусть даже и пропитанному гарью войны, к тем приятным и изящным вещам, которые ждали его возвращения в Афинах.

Уже на выходе он на мгновенье остановился, произнес не оборачиваясь:

– Отправьте легионы к Мертвому морю, там остались последние мятежники. А с этого иудея снимите кожу. С живого!

«…Ты поступил несколько опрометчиво, на мой взгляд, обнадежив дряхлого Сервиана разговорами о наследнике. К чему они? Мы ведь с тобой все обсудили. Твоим преемником должен стать Марк Вериссимус, как ты его называешь…

А пока Сервиан ходит по домам патрициев и убеждает, что все решено. Он так доволен, этот старый павлин, что становится смешным в глазах многих, когда напыщенно начинает хвалить тебя. Будто сейчас времена Республики и ожили одновременно Катон Старший со Сципионом…

Кстати, его внук Фуск ведет себя вызывающе. В цирке, на конских бегах, он подошел к Марку и начал над ним смеяться, утверждать, что император отвернулся от него, и оставил свои милости для других. Мне кажется, тебе не лишним будет знать, и про разговоры, которые ходят вокруг Фуска. Он хвастался, что составил твой гороскоп и в нем, якобы, указана дата твоей смерти. Не помню точно, но от него слышали, будто Луна в Водолее попадет в кварту к Сатурну, что станет для тебя разрушительным. Я, конечно, в этом ничего не понимаю, но ты любишь гороскопы и, наверное, знаешь, о чем речь. Итак, Фуск говорит, что ты проживешь шестьдесят один год и десять месяцев, и смерть придется на ноябрьские иды42».

Адриан поначалу только пробежал глазами это письмо, показавшееся ему набором пустых городских сплетен. Он никогда не был особенно впечатлен умом Сабины, считая ее обычной женщиной, ничем не выдающейся, хотя и в меру образованной. Несмотря на историю с Антиноем и почти полный разрыв, Сабина иногда под настроение позволяла себе делиться впечатлениями о великосветской жизни двора в его отсутствие. Сейчас, видимо, у нее возникло такое желание.

Он перечел письмо медленнее. Постепенно смысл последних строк стать доходить до него, и глухая ярость овладела его сердцем. Сервиан и Фуск. Именно он их выбрал среди остальных, доверился им, а доверие императора штука серьезная, им нельзя разбрасываться как дешевыми медными ассами43 на утреннем выходе к клиентам. Доверие – это большая драгоценность, которую надо беречь пуще, чем алмазы от воров.

Сервиан и Фуск – последние из его, Адриана, близких родственников, других не осталось. Но какая глупость, ходить среди сенаторов и распространяться о его императорских планах! Какая глупость! Нет, они не прошли испытания, и не важно, кто его ниспосылал: боги или император!

Помимо гороскопа, должно быть нечто такое, что бесповоротно убеждает в правильности окончательного выбора. Для Адриана это всегда была проверка, которой он подвергал свое окружение, разные испытания, придуманные им самим. Одни их проходили с легкостью, как например, Марк. Мальчишка, который не видел жизни и, вроде бы, намного проигрывал опытному Сервиану и амбициозному Фуску. Но он выдержал их, когда ходил по Риму с веселыми и боевыми жрецами салиями, хотя ему было очень мало лет, не уступил плотским искушениям, когда он, Адриан, отправил к нему молодых рабов.

Конечно, ему еще предстояло много трудиться, чтобы достичь совершенства, подобного тому, которого добился сам Адриан. Но задатки у него есть и имеется главное: старание, такт и сдержанность, словно Вериссимус уже изучил модную философию стоиков. Однако Марк еще только занимается с грамматиками, он даже к риторике не подошел.

Бенедикта, эта девочка-рабыня, призналась Адриану, что Марк все-таки не сдержался в самом конце любовной игры, но это ничего не значило. Это исправимо. Он возьмет себя в руки и полностью, нераздельно будет владеть эмоциями.

А Сервиан? А Фуск? О Боги, как они обычны, как недалеки, как примитивны, будто акулы среди стаи хищных акул! А ведь сан великого понтифика, принцепса, Августа, выше всего земного, выше низменных страстей, выше земноводных тварей. Император – это живой бог, который со смертью перейдет на небо и присоединится к сонму других богов. И разве Фуск сможет стать богом после всего, после таких слов о нем, Адриане?

Император почувствовал, как в носу захлюпало, провел рукой по усам над верхней губой и увидел, что пальцы окрасились в красный цвет. Вот опять. Все оттого, что он разволновался, разгневался и снова пошла кровь. Когда он усмирял восставших иудеев, проливал реки их крови, то чувствовал себя хорошо: ни одного кровотечения, ни одного припадка. Словно богам, всегда жаждущим жертвоприношений, требовалась любая кровь, и вместо своей он отдал им чужую.

Теперь же, после возвращения в Афины его нашло письмо жены, и все оказалось по-другому. Взяв платок и приложив его к носу, Адриан улегся на ложе, запрокинул голову.

Ему вдруг вспомнился Цейоний Коммод. Веселый, исполнительный, смелый молодой человек, хоть и недалекий. Как он быстро и ловко разделался со змеей, там, в пещере под Бетаром! И не побоялся этого иудейского бога со смешным названием, не в пример бывшему наместнику Тинею Руфу, у которого затряслись поджилки. Кроме всего прочего, у Цейония нет такого сжигающего душу честолюбия, как у Фуска, что является несомненным плюсом. Он будет вполне безобидным правителем, чем бесспорно понравится Сенату.

Что касается Марка, Марка Вериссимуса…

Император задумался. Тот дождется своей очереди, ведь он подает большие надежды и, если звезды сложатся на небе благоприятно, его еще будет ждать пурпурный плащ принцепса. Если же нет – он станет хорошим помощником Цейонию Коммоду, а потом и его маленькому сыну Луцию.

После прочтения письма Адриан дал распоряжение секретарю Гелиодору вызвать Цейония из Рима.

– Дорогой мой Цейоний, – сказал он, подойдя к гостю, – я принял решение назначить тебя консулом на следующий год вместе с Секстом Веттуленом.

– Я благодарен, великий цезарь, – удивленно произнес Цейоний, не ожидавший, что Адриан распространит на него свое благоволение. У императора, как у каждого правителя, давно сложился круг близких людей, любимцев, которые получали неограниченные милости. Попасть в их число казалось делом невозможным, особенно для молодых нобилей. Оставалось лишь терпеливо ждать часа, когда империю возглавит их ровесник принцепс, и привлечет ровесников для управления великой страной.

– Но чем я заслужил такую милость? – поинтересовался он.

– Я исхожу из государственных интересов и считаю, что ты достоин консульского звания. Ты хорошо показал себя в Иудее. Кроме того, о тебе наилучшего мнения префект Регин и многие сенаторы. И это только первый шаг.