А ведь он видел ее год назад, когда она купалась голой вместе с Домицией. У нее было еще не старое тело, упругие груди, плоский, подтянутый живот и рядом стояли два раба-нубийца, всегда готовые услужить. Она была еще живая, не из мрамора, как сейчас.

«Неужели власть делает людей такими холодными и одинокими? Нет, это не для меня! Я не хочу быть как она, – думает Марк, – не хочу вот также сидеть в императорской ложе один, когда вокруг столько земных радостей и наслаждений. И вся жизнь впереди».

– Как я слышала, Сабине не очень понравился выбор императора, – продолжила, между тем, Фаустина. – Я говорю о Коммоде. Все мы надеялись, что Адриан остановится на нашем Марке, но он почему-то назначил в сыновья Цейония. Она не сказала тебе о причине?

– Нет, моя дорогая! – ответил Домиция. – Но это решение Августа. Нам придется пока довольствоваться тем, что Марк стал вхожим в семью Цейония. После обручения тот часто приглашает Марка к себе, хочет познакомиться ближе.

– Ближе? – Фаустина насмешливо фыркнула. – Боюсь, что у этого щеголя и гуляки Марк может нахвататься дурных привычек. У Цейония всегда на ложе валяется Овидий с его «Наукой любви»46 и он часто его цитирует к месту и не к месту.

– Наверное, хочет произвести впечатление. Но ты откуда все знаешь?

Фаустина многозначительно усмехнулась.

– Я бывала у него дома. Но меж нами ничего нет.

– Зная тебя, я бы удивилась, – не удержалась от язвительного замечания Домиция.

– Нет, я была с другим мужчиной. А что такого? Ты же не можешь упрекнуть меня в дурном поведении. С моим Титом одна скука. Только и разговоры об урожае, да ценах на зерно, да о засухе. Но я не такая старая, чтобы запереться с ним в Ланувии.

– Но как же Тит, он ведь узнает когда-то?

– А он и так догадывается. Но прощает. Он так великодушен, мой Антонин, потому я и не развожусь с ним, как некоторые матроны, поменявшие по нескольку мужей. Слышала о Кальпурнии? У нее уже пятый. Но, я тебе еще до конца не рассказала о Цейоние. Так вот, своей жене Авидии на ее упреки в изменах он говорит, что супруга – это символ достоинства, а не предмет для наслаждения.

– Довольно глупое оправдание, – пожала плечами Домиция. – На месте Авидии я бы уж точно развелась.

– Ты слишком строгих правил, поэтому мужчины тебя обходят стороной.

В это время Цейоний со своего места, наконец, бросил белый платок на арену, и начались скачки. Шесть колесниц, взвихривая песок, понеслись по кругу объезжая длинную стену, с расставленными на ней скульптурами. Публика начала неистово кричать, подбадривая смелых ездоков. Фаустина тоже закричала, показывая рукой на возницу в синей тунике. Это была ее квадрига, которой управлял раб Агаклит.

Возглавлял гонку зеленый. Как понял Марк из пояснений Фаустины, это был Гемин, человек, принадлежавший Цейонию. Сам Коммод тоже громко орал со своего места, как и его сидевшие рядом дети – Фабия и Луций. Неистово кричала находившаяся здесь же неудовлетворенная жена Авидия, и крик ее показался Марку похожим на истерику.

Разговор тети и матери, свидетелем которого он невольно стал, заставил его приглядеться к этой женщине. Она была невысокого роста с миловидным лицом. На голову накинут платок, руки увешаны золотыми браслетами, тускло сверкающими на солнце. Она показывала Цейонию на возницу в зеленом и что-то громко говорила.

Какое-то время Гемин возглавлял скачку. Они пронеслись несколько кругов, и уже шесть шаров снял специальный раб, обозначая, что остался финальный седьмой круг. Неожиданно кони Агаклита помчались как бешеные, и он почти настиг лидера. Болельщики, казалось, сошли с ума. Фаустина вскочила с места. Больно вцепившись в плечо Марка, чтобы не упасть, она вопила, топала ногами и грубо ругалась, как какой-нибудь пролетарий из бедных кварталов Рима.

– Вперед, гони Агаклит! – надрывалась она. – Гони! Гони! Ах ты, ленивая скотина!

Посещавший скачки и раньше, Марк не удивлялся поведению тетки, такая уж она была, его родственница: азартной, своенравной и легкомысленной.

Между тем Агаклит сравнялся с Гемином, и они понеслись рядом, скаля зубы, выделявшиеся белыми полосками на их пыльных серых лицах, яростно стегая кнутами по спинам лошадей. Оставался последний поворот перед финишной прямой.

Напряжение достигло невиданного накала, и даже Марк вскочил с места. Как и все, он громко кричал, топал, размахивал руками. Он словно сошел с ума наравне с толпой. Куда подевалось его замечательное спокойствие? Куда подевалась философия киников и стоиков, которую он впитывал от Диогнета и Александра Котиейского?

Он чувствует в себе нечто первобытное, темное, затмевающее ум, словно им завладел дух хищника, требующий догнать и растерзать врага, насладиться его кровью. И он невольно переносится мыслями на арену, представляя себя в синей тунике. Это он, Марк, несется в пыли вдоль Цирка, он с силой бьет лошадей кнутом, он скалит белые зубы, готовый перегрызть глотку сопернику.

Тем временем на повороте квадрига зеленого возницы задела колесом повозку Агаклита и тот вылетел из нее, точно камень из пращи, кубарем покатился в сторону. Все было кончено. Нет, синим сегодня не придется праздновать триумф.

После скачек Фаустина, Домиция и Марк отправились в лошадиные стойла, чтобы узнать о здоровье Агаклита – такой раб, искусный наездник, стоил дорого. Туда уже спустился довольный победой своего возницы Цейоний. О его приходе оповестили два скорохода-глашатая, которым он приделал на спине золотистые крылья. Это было модным новшеством для Рима.

«Консул Цейоний Коммод!» – возвестили они трубными голосами, предупреждая появление магистрата. Такое неприкрытое самолюбование Цейония у многих вызывало усмешку.

– Фаустина, Домиция! – непринужденно поприветствовал Коммод обеих матрон, лениво растягивая слова. – Рад видеть вас на бегах, которые провожу я, как консул. Надеюсь, вам понравилось, несмотря на досадный проигрыш твоего, Фаустина, возницы.

– Вполне! – недовольным голосом произнесла Фаустина. – Впрочем, я уже давно хотела подарить Агаклита моему племяннику. – Она повернулась к Марку. – Ты примешь мой подарок?

– Конечно, тетя! – Марк учтиво, как подобает вежливому юноше, поклонился.

– Что ж, теперь мы будем соперничать с Марком, – расхохотался Цейоний. – Это забавно!

Немного в стороне от господ стояли их возницы Гемин и Агаклит; последний с мрачным видом тер ушибленные при падении места. Марк заметил, как он поглядывал на его мать Домицию, на Фаустину старшую и в его взгляде читалась затаенная дерзость, с какой обычно мужчины смотрят на женщин.

– Агаклит, подойди! – позвал его Цейоний.

Молодой, невысокого роста скуластый грек подошел и легко склонился, изображая почтение.

– Я здесь, господин.

Цейоний приблизился к нему вплотную, с видом знатока ощупал его плечи и руки.

– Послушай, Марк, – спросил он, – раз уж Фаустина дарит Агаклита, не уступишь ли ты мне его? Я заплачу хорошую цену. Тебе ведь возницы не нужны, а я держу конюшни.

– Не наседай, Цейоний. Я еще не оформила дарственную, – не дала ответить Марку Фаустина.

– Что же, как вам угодно, мне не особо он и нужен. Мой Гемин все равно лучший!

Цейоний улыбнулся, но Марк заметил в глазах его злые огоньки. Хотя об избраннике Адриана и шла слава как о тщеславном субъекте, пустом, безобидном и глуповатом, который никому никогда не переходил дорогу, разве что Сервиану и Фуску, но злиться он умел. И это сейчас стало ясно.

Тем временем к консулу подошел его сын Луций. Мальчику было лет пять, но он уже сильно походил на отца – крупный, низколобый, с прямыми бровями, напоминающими вытянутую нитку, которая отделяет маленький лоб от остального лица.

– Луций, сын мой, поздоровайся с Марком и его родственниками, – произнес Цейоний умело погасивший в себе недовольство и опять ставший любезным.

Мальчик в ответ что-то буркнул, застеснявшись.