— Зачем тебе? — указала на оружие, а сама приготовилась вытащить свое. Конечно, стащить кинжал из музея оказалось проще, чем я думала. Как будто кто-то хотел, чтобы я его взяла.

— Ты разве не заметила? — Кассандра, казалось, даже не подумала прикончить меня за то, что я узнала ее тайну. Только кивнула на Эрика.

— Да. Да, я в курсе. Но ты думаешь, он решится на…?

— На меня — нет. У нас с парнишкой старые счеты. А на тебя — запросто, — она тряхнула головой, лучик света заскакал, и я разглядела веснушки, тщательно замазанные косметикой. Тот факт, что у непробиваемой Кассандры есть веснушки, почему-то меня рассмешил:

— То есть, ты меня защищаешь тут? — она скисла, и тут же нахмурилась:

— А ты чего лыбишься?

— Они классные, не замазывай. Я серьезно, тебе идет, — и тут же прикусила язык, рассчитывая на колкость. С нее станется

— Думаешь? — Кассандра вмиг растеряла свою холодность — действительно, может быть. Меня на «ты», пожалуйста — я немного опешила от ее непоследовательности, но кивнула:

— Хорошо. Касс, — попробовала имя на вкус.

Говорят, у некоторых людей к ночи пропадает маска. Наверно, Касс из таких. Засыпая, совершенно усталая и странно счастливая, я пообещал себе, что и правда встану к рассвету — Касс согласилась поучить меня, сохранив все в тайне. И усмехнулась, представляя, как завтра нам придется усердно возвращать холод на лица.

Вода, громко звеня ручейками, затопила третий этаж. Лодку перевели повыше, привязав к расшатанной оконной раме, и теперь стена плюща не скрывала деревянное суденышко — да и не от кого было прятаться.

К обеду солнце, соизволившее выйти, сделало дождь грибным. Золотистые зайчики, отскакивая от воды, кидались на стены, зарывались в волосы и мешали смотреть на запад, на их источник. То, что вчера вечером казалось не подвластной свету толще, мутной и зеленоватой, сегодня оказалось прозрачным слоем, почти не искажавшим городские улицы, оставшиеся под нами. Поначалу я боялась глянуть вниз, в страхе заметить застывшую фигуру, укрытую склизкими водорослями и илом, но люди исчезли с улиц. В опустевших магазинчиках стояла гулкая тишина. Люди не просто уснули — растворились в воде, в воздухе.

Я сидела, навалившись на холодную бетонную плиту, и украдкой повторяла руну земли — кривая линия, изгибаясь дугами, заполняла половину расстояния от запястья до локтя и — резкая прямая внизу, подчёркивая рисунок. Я старалась делать это без усилий, чтобы не засыпать наше обиталище песком, но от руны все равно летели мелкие песчинки и камешки, оседая на свитере. С воды потянуло холодом и я поежилась, отталкиваясь от камня и укутываясь в ткань посильней. И поймала на себе взгляд.

Эрик кинул, чуть не попав мне в лицо, огромный клетчатый плед, способный укутать нас обоих. Я прогнала мысль и с благодарностью залезла в него. Солнце дарило только зайчики, обжигая кристально-чистым холодом.

Плед пах лаком для кожаной обуви и почти неуловимо щекотал нос запахом хвои, вперемешку с металлом. На обратной стороне век всплыла колючая водолазка и его грубая рука, испещренная шрамами.

Я поежилась и оглянулась в поиске спасителя, с надеждой выискивая Касс взглядом. Может, она вспомнит, что должна о чем-то рассказать? Пусть хотя бы просто насмешливо скривится и покажет, как правильно рисуется руна.

Но тесную комнатку с каплями дождевой влаги на холодных стенах разогрел до предела вошедший Джейд. Окинул помещение взглядом, нахмурился, согнулся и уперся спиной в лоджию:

— Хочешь? — я не сразу сообразила, что он держит в руках стаканчик. Сил хватило только на кивок.

Холодный чай вернул кристально-чистый озноб на руки, укутанные пледом, и я привычно представила бескрайнюю пустошь. Я — ветер. Эта картинка окончательно успокоила сознание, я рискнула открыть глаза.

Маленькая девочка в темно синем платье. Корсет на шнуровке, неумело завязанный, волосы собраны высоко на макушке и спрятаны под шляпку. Девочка подбирает подол, запутываясь в бесконечных слоях ткани, и торопливо устремляется за матерью. Женщина уже остановилась, обведя взглядом простор, колышущийся на ветру. Фиолетовые и коричневые пятна мельтешат вокруг, а подниматься в гору все труднее. Мать улыбается и подхватывает малышку на руки. Ей не больше шести.

С холма видно далекое море, где-то в стороне останки средневекового замка. Сегодня нет туристов. Сегодня никого нет:

— Только ты и я. Неужели не здорово? — женщина наклоняется к запыхавшемуся ребенку:

— Устала.

Но оно того стоило. Девочка почти сразу забывает о ноющих ногах и восхищенно глядит с высоты. Бесконечное море вереска смягчает реальность.

— Мама, мы на небе? — малышка чуть подпрыгивает. Ровно на столько, насколько позволяет этикет.

— Почти, — мать смеется, подхватывает девочку на руки, и они кружатся. Пустота нескончаемой преградой разливается между ними и миром. Ощущение бесконечного счастья и бабочек в животе.

Они опускаются прямо на вереск, не боясь запачкать платьев. Едят булочки с вареньем руками и вытирают влажным полотенцем, проливая сладкий чай. Мама что-то делает руками так, что невероятной красоты рисунок загорается в воздухе. Травинка зажглась, тут же истлев, повергая девочку в восторг. Мать двигает ее неумелыми детскими ладошками.

Они рисуют руну стихий.

Внизу, среди вереска собирается болотце. Мать успокаивает девочку и терпеливо глядит ей в глаза. Еще немного.

Шляпу унесло ветром, но женщина обещает еще семь шляпок, с лентами и цветами. Только жди.

Кончики трав исходят огнем. Невыносимо чадя. Небо застилает дымом. Потерпи чуть-чуть. Нет, мы не сгорим.

Пожар действительно потухает, присыпанный землей, песок летит в глаза, и мама позволяет опустить руки. Девочка хнычет, устраиваясь на коленях. Небо очистилось от смрада, передав его всего на материнское лицо:

— Все четыре, — ее хватает только на измученный выдох.

— Лисса! Лисса, очнись! — шепчущий хриплый голос возвратил меня в недостроенную квартиру. Эрик наклонился так, что я почувствовала его холодную ладонь на щеке и позволила себе еще полежать так, с закрытыми глазами. Страшное видение испарилось, его сдул, как пепел, аромат хвои. Женский голос что-то бормотал, гремели стеклянные стаканы. Кассандра рыкнула на кота, и я вздрогнула, поднимая веки.

— В порядке, — вздохнул Эрик, тут же отстраняясь, словно не поправлял мою прядь только что, и сказал по громче — она в порядке.

— Василиса, что же ты делаешь! — всплеснула руками Кассандра, виновато поднимая пушистую зверюгу на руки — нельзя же так! Что случилось? Мы перестарались на занятии?

— Нет, — я, удивляясь своему шепоту, который должен был быть громким уверенным голосом, поднялась на локтях, силясь принять вертикальное положение — нет, — уже увереннее, хорошо — это не обморок.

— Ты что-то видела?

— Да. Вроде, но я не помню точно. Девочка в синем платье вроде была, на манер средневековья, — вру, глядя в глаза Эрику. Так легче — может, морок?

— И я так подумала. Только не кому, — Касс повела плечами, подтаскивая одеяло и опускаясь на него — ладно, ты отдыхай. Джейд ушел за обедом на нижний этаж

— Сколько же я провалялась? — я испуганно обвела взглядом каморку. Нет, свет из лоджии все еще с запада:

— Минут пятнадцать, не волнуйся. Просто надо было его куда-то отослать, — остаток ее слов я поняла по смешным морщинкам около глаз. И этот остаток мне не понравился.

Видение кружилось пред глазами, стоило их закрыть. С каждым разом спальники все меньше защищали от холода и казались все тоньше. Наши с Касс тренировки мы перенесли на пару часов позже — все из-за того, что ночь больше не была безопасным временем.

Кассандра говорила, что мы Колдуньи Ночи из-за того, что в темноте мы — настоящие и мы не боимся этого. Все люди в темноте теряют рассудок, забывают о справедливости и помощи. Остается только страх и инстинкт. Все, что происходит ночью, когда мгла защищает от правил — происходит из страха; сильные идут на слабых их страха, а те не защищаются потому, что надежда уходит вместе с моралью и законами. Только Колдуньи не боятся себя настоящих, себя в темноте; они стараются любить то мелочное, то, что глубоко внутри, то, что открывается ночью вместе с тем, что показывают днем. С волшебниками в точности до наоборот.