Из моего окна в тот день ее фигурка в голубом платье, колышущимся на ветру, была отлично видна. Девушка, вся в пыли, выбежала из замка и поспешила окунуть ноги в прохладную воду. Я с нежностью наблюдал, как она бродит, раздвигая пену прибоя, как ее дыхание выравнивается. Если бы она списала звон, который долетел и до меня, на обычные занятия учениц Астровода и вернулась бы на кухню, может, я схватил бы несчастный кусок стекла.
Но когда ее пальцы, все еще в нерешительности, прикоснулись к камешку, я видел то, что не заметили другие — сияние. Тесс словно окунули в чан с серебром, струйки стекали по ее волосам, погружая девушку в плотный кокон. Теперь ей отведена новая роль.
Вокруг Тесс и той девушки — Василисы — наконец расправили паутину, тщательно сплетенную из множества невидимых нитей. Теперь это только вопрос времени; как бы далеко они не ушли, как бы близко не подобрались к выходу, в какой-то момент они все равно оступятся. А мне, беспомощно наблюдающему, будет отведено место в первом ряду, вместе с теми, кому они дороги. Теперь уже поздно.
***
Через пару часов после первой коротенькой записки на бумаге появилось послание, очевидно, заканчивающееся на следующем листе. Обычно почти каллиграфический, сегодня почерк Терезы стал размашистым, буквы скакали, не желая складываться в ровную строку. Я метнулась к стопке листов, хватая верхний, исписанный буквами разной высоты.
Тесс писала о том, что я совершенно не могла предвидеть, о том, что я никогда не видела. И все же меня не покидало ощущение, что я знаю, я словно держала этот таинственный камень в руках. Но в чем я точно была уверена — камешек и ветры, внезапно прекратившиеся, уступившие место дождю, связаны.
Мне было необыкновенно спокойно, словно я давно ждала, что прозрачный камень появится; сердце билось медленно и умиротворенно, как будто произошло то, чего я давно ждала. Точнее, будто началось то, о чем я мечтала. Это чувство буквально разлилось по телу, пугая меня до чертиков. Дальше начиналось что-то совершенно неожиданное, ненужное, странное. Захотелось остаться здесь, уснуть, переждать бурю, только бы не встречаться с тем, кто поселился внутри, с другой Лиссой, которой спокойно и радостно от начинающегося кошмара. От слов Тесс так и веяло страхом, подруга не знала, куда себя деть, что делать с камешком, лежащим в кармане. И в то же время, призналась я себе, она тоже до ужаса спокойна, довольна. Как будто Тереза всегда искала то, что теперь приятной тяжестью зарылось в складки платья.
Что бы отвлечься, прекратить этот ужас, я подняла второй лист. Девушка уделила не час и не два метке на предплечье Эрика, о которой я уже успела забыть — половина солнца с витиеватыми лучами и столб пламени, обвивающий ее.
Из еще более скачущих строк мой взгляд выхватил одно слово — Охотник. В голове, подтверждая, всплыли картинки — он стоит в тени коридора, только глаза едва мерцают. Всегда, где бы мы не встретились, я тут же сворачивала, лишь бы не встречаться с ним, а Эрик замирал, окидывал меня взглядом, и, спустя пару секунд, делал медленный, осторожный шаг, словно боясь спугнуть.
Тереза писала буквами, все увеличивающимися в размерах, о волшебниках, именующих себя Охотниками. Они отлавливают колдуний и убивают медленно, по одной, не совершая набегов вместе — только один на один. Единственный способ заметить их вовремя — метка чуть повыше запястья, черный рисунок, редко окруженный рунами. После этих строк Тереза добавила одно слово, говорящее само за себя: беги.
Я скомкала листы, боясь, что их кто-нибудь увидит, и поступила с ними также, как с другой бумагой, исписанной Терезиным почерком — сожгла. Подумав, вышла в сад, чтобы немного отвлечься, и тут же попала под струю дождя, сегодня кажущуюся спасительной. Вода словно смывала липкое ощущение удовлетворенности. Как я могу быть такой убийственно спокойной сейчас? Мне бы подумать, что делать с Эриком; парень оказался не тем, кем бы мне хотелось. Бежать некуда, а просить помощи у Лины, с которой едва знакома, я не собираюсь. Остается не показывать, что я в курсе, до поры до времени вести себя как ни в чем не бывало. Я подняла голову и с удивлением обнаружила, что стою перед открытой калиткой. И стою не одна.
Несколько минут проведя в абсолютной темноте, я наконец вынырнула на свет, жадно глотая застоявшийся воздух. Наверно, я провела в забытьи больше времени, чем показалось, потому, что точно была уверена, что сижу на хлипком деревянном табурете со связанными ногами. Спасибо, что руки свободны; я потерла запястья и невесело хмыкнула, оглядывая помещение. Парень едва ли старше пятнадцати со всклокоченными волосами затащил меня в мансарду одного из старых зданий в центре города. Вокруг высились коробки, поставленные друг на друга, несколько перевернутых сундуков, поломанные стулья, на одном из которых сидела я, и кипы бумаг, настолько истлевших, что казалось, от малейшего дуновения они разлетятся в пыль. Но на все это не очень хотелось смотреть, пусть даже там и затаился один из тех, кто поднял меня сюда, потому, что всю западную стену занимали высокие решетчатые окна, сужающиеся к верху. По потускневшим и покрытым ржавчиной рамам и некогда изящной решетке я узнала здание старой школы с заколоченными окнами. Милосердные строители оставили стекла мансарды свободными от досок, и я могла подолгу стоять на улице, любуясь витыми узорами. Только сейчас я оказалась по другую сторону в незавидном положении. Стоит подумать о побеге.
К тому времени, как дверь, которую я не заметила за высоким лакированным шкафом, открылась, я уже успела скользнуть взглядом по люку над особенно высокой горой коробок и примерится к путам на ногах. Но теперь я вскинула голову, надеясь встретится взглядом с моими тюремщиками.
В комнату зашли сразу двое — парень с кудрявыми волосами, которого я встретила у своей калитки, и коренастый мальчишка, недовольно растирающий костяшки пальцев. Все это мне уже порядком надоело, да и внутри помещения с каждой минутой становилось все душнее. В мозгу яркой искоркой пробежало слово «охотники». Тем скорее мне нужно отсюда выбраться:
— Что вам от меня нужно? — но парни, все еще стоявшие около двери, только тихо рассмеялись. Тот, что повыше, что-то сказал, выглянув в проем. В ответ, неожиданно громко, раздалось:
— Дайте пройти уже наконец! — знакомым низким голосом с хрипотцой. Оба моих стражника, заметно побелев, выскочили за порог, глухо стукнув дверью. Я решила воспользоваться одиночеством и тут же наклонилась, принявшись за узлы. Через пару минут я, поддерживая веревку ногой, выпрямилась; распутанная бечевка не упала на пол только благодаря чуть приподнятой ноге на случай, если кто-то решит войти. Я затаилась, решив немного выждать для верности.
Но и спустя пять минут никто не пожаловал в мансарду, зато с лестницы послышались звонкие удары и переругивающиеся голоса. До меня отчетливо донеслось только:
— Она моя!
Я, наконец решившись и все еще с трудом подавляя дрожь, скинула веревку, вскочила на ненадежно пошатывающийся стул и, подпрыгнув, толкнула люк. Сверху на едва высохшую голову плеснула вода, наверно, скопившаяся в нише люка. Я осторожно перешла на башню из картонных коробок и схватилась за край открывшегося отверстия. Подтянулась, ухитрившись вылезти из затхлой комнаты под дождь на половину, еще раз толкнулась об стену и выскочила наружу окончательно, поспешно хлопая люком.
На улице беспощадно хлестал дождь, выливая струи воды отвесно, под прямым углом. Ветра совсем не было, а теплая вода не давала замерзнуть. Я осторожно отошла подальше от люка, вскарабкалась на выступ, некогда бывший трубой, и свесила ноги в пропасть.
Все это как-то слишком. Слишком быстро, слишком ярко, неожиданно. Да много чего еще «слишком»! Я не просила дара. А теперь у меня на хвосте один Охотник, несколько ребят, что как влепят пощечину, так и голова с плеч; а впереди пропасть между домами, не оставляющая шансов на побег. Еще на мне Джеральдина, затаившаяся, словно перед решающим боем, карта с координатами где-то в Шотландии, камешек, решивший возникнуть перед Астроводом. В конце концов дома меня ждет Мика с кружкой шоколада. Все это слишком даже для меня! А что давит сильнее прочего — пути назад нет. Все уже решено за меня. Только я хочу выбирать сама, хочу быть кем-то определенным, а не пешкой в чьей-то игре. На глаза навернулись предательские слезы; только теперь мне уже все равно. Я куда-то плыву по течению, но сама не знаю, куда.
