С наступлением темноты она действительно замаячила у выхода с тропки парка. В сумерках выглядела, словно беззащитный мотылек в своей белой рубашке и шортах. В руках девчонка несла свитер. Подготовилась к ночному холоду. Крадучись дошла до калитки, прикоснулась к металлу, провела рукой. Осторожна, как олень в чаще. Нажала на ручку, ничего не ожидая и чуть не подпрыгнула, когда калитка действительно открылась. Огляделась, обогнула отцовскую машину, шагнула к липам. Бредет по дорожке медленно-медленно и с каждым шагом светлое лицо все сильнее хмурится. Наконец, когда до дома осталось всего ничего, сорвалась на бег, разметав черные кудри по спине, глаза сверкают в темноте. Сейчас постучит, надо спускаться. Спасибо отцу за дом в глубине участка; пока гости доберутся по дорожке между лип, уже станет ясно, кто они такие.

Внизу действительно раздался стук, и я припустил по лестнице. Нельзя заставлять ее ждать, не сейчас. По дороге придал лицу беспристрастное выражение и отворил дверь, отступая в сторону и пропуская девчонку внутрь. Впрочем, она не торопилась входить, так, что я начал сразу:

— Значит, колдунья? — для убедительности помахал раскрытой книгой перед ее носом. Должно быть, от такой наглости, то ли от того, что мой голос донесся из темноты, она покраснела. Я молча стоял и смотрел, как ее щеки, нос, шею заливает розовый румянец. В конце концов она воскликнула только:

— Верни книгу!

— Так не носила бы ее на улицу, раз так дорожишь

— Да как ты…! — передумала, остановилась, задумалась — как ты смог взять ее?

— Значит, колдунья? — повторил я. Люблю первые моменты разговора, люблю смотреть, как они брыкаются, словно непослушные щенки, пытаются вырваться, взять разговор в свои руки, пока не поймут, что его русло было определено еще до того, как мы встретились. И определил его я

— Твое какое дело? — она взмахнула кудрями и вдруг в темноте я увидел ее тонкие руки, тонкие теплые пальцы толкнули плечо руки, в которой я зажал книгу, пряча ее за спиной. Тут же я перестал ощущать ее тяжесть, страницы и край обложки больше не кололи мне спину. Девушка, не думая для верности отойти подальше, вертела в руках томик истории Колдуний.

— Как ты…? — пришла моя очередь задавать вопросы. До нее ни одна девчонка не смела использовать способности при мне. Я всегда словно накидывал на их руки, тела, губы сеть, и они не могли пошевелится. Что же за способность у девушки передо мной? Ее губы, ярко-алые, темнеющие вместе с небом, которое застилала ночь, растянулись в улыбке; не ехидная, не коварная, не злая — просто улыбка. Таких я еще не встречал. Я посмотрел на нее по-другому — вот оно, новое лицо, непривычный характер. Стоит изучить ее, прежде чем действовать — вода? Кофе? — я вышел на свет, желая завладеть ее вниманием, но она не оторвала взгляда от бежевой обложки. Потом тихо повернулась на носках, прошуршав гравием, и побрела назад по дорожке.

***

Изо всех сил стараясь не припустить к калитке, я шла, рассматривая книгу. Обложка не повреждена, Терезина подпись на задней части не стерта, светло-голубая кайма все также чуть светится в темноте. Как только сзади чуть скрипнула закрывающаяся калитка, я быстро развернула томик, пролистала от корешка до корешка, облегченно выдохнула и направилась к парку, зная, что отлично видна из его окна. Спасительная тень маячила впереди и я, настойчиво отвлекая мысли от этого вечера, заставила себя смотреть только на нее. Ветерок нежно пробежался по пылающим щекам, в который раз растрепал волосы и спрятался в парке, шурша листьями. Я, наконец сумев думать только о пучке перьев, оставшихся в тайнике, приподняла носком кед листик, нарочито внимательно посмотрела, как он закружится и улетит вглубь парка и шагнула следом. Быстро перехватила книгу и спрятав ее под свитером в руке, побежала по дорожке. Глубоко вдохнула, еще ускорила темп, вылетела на дорогу, тут же нырнув под сухие деревья и, с трудом переводя дыхание, хлопнула за собой дверцей. До входа между светящимися окнами добрела, еле переставляя ноги. Книга сразу же легла в ящик стола. Я упала на постель, перевернулась к стене, выравнивая дыхание, и прикрыла глаза. Тут же перед веками всплыло его лицо, на миг выглянувшее, прежде, чем спрятаться в темноте прихожей. Парень, Эрик, больше походил на охотника, оценивающего свою добычу. Надо поговорить с Линой, как он ее назвал.

С этими мыслями я провалилась в сон. Перед глазами напоследок проплыли его руки, побелевшие костяшки, сжимающие обложку. Мне ничего не стоило переместится назад, выхватив книгу и заметить на его запястье, чуть повыше пульсирующей голубоватой вены, рисунок — черную половину солнца с витиеватыми лучами и язык пламени, обвивающий ее.

Едва дождавшись рассвета, выпив последний глоток чая, я тихо выскользнула за дверь, добралась до кирпичной стены, прыгнула наверх и отодвинула кирпич, скрывающий полость в бетоне. Перья ничуть не отсырели за ночь. Я вытащила вслед за ними чернила, устраиваясь на прохладном выступе и радвигая ветви, пачку листов. Неловко ухватив перо за середину и обмакнув в черную жидкость, я осмотрела кончик. Потом стерла чернила, боясь истратить их на попытки писать, и, постукивая пальцами по тонкому стержню пера, стала выводить слова, чуть подняв кончик так, чтоб он не касался бумаги.

Задумавшись, я выводила слова, которые, надеюсь, скоро действительно появятся на этой бумаге. В траве послышался знакомый шорох; я вскинула голову и вгляделась в дорогу, скрывавшуюся за ветвями. С нее в сторону недостроенного дома действительно шагал Эрик. Руки в карманах, время от времени приподнимает носком веточку или пинает заросли дикого шиповника. Парень продирался сквозь траву, игнорируя протоптанную дорожку, огибающую строение с другой стороны. Он ухмылялся, глядя на деревья, за ветками которых ветер трепал мою футболку. Я сидела спиной к лазу между ними, в который пробралась сама, но оглядываться не стала. Склонила голову, завинтила крышку чернильницы и продолжила примериваться к пустому листу бумаги. Сзади действительно послышались шаги.

Я, заставив себя не оборачиваться, прислушивалась к шелесту листьев. Он действительно нырнул в мое убежище, сел позади, раздвинув несколько веток, чтобы между нами не осталось тревожно покачивающихся лап осин. Казалось, будто мы играем в игру, правил которой я не знаю. Не сдержавшись, повела плечами и наконец услышала:

— Это делается вот так — он осторожно коснулся моих пальцев, немного передвинул, положил свою ладонь поверх моей и, быстро откинув крышку, обмакнул перо в чернила. Вывел несколько рун. Я смотрела на свою руку под его пальцами, словно на чужую. Черные линии выглядели как надо, но я не стала продолжать. Не отнимая кончика пера от листа, обернулась:

— Чего тебе?

— Разве Колдунье не нужны друзья?

— У Колдуньи они есть. Что тебе нужно на самом деле?

— Ладно — он поднял руки вверх, смешно скривив рот — ладно, ухожу — я вздохнула, отдернула руку, рискуя сломать перо. Эрик легкой трусцой достиг дороги, затормозил, взметая пыль и крикнул что-то, что так и не долетело до меня. Нечто вроде «сама напросилась». Я пожала плечами, переводя дух и посмотрела на бумагу. Теперь действительно можно написать Тесс; и добавить несколько строк о фигуре, уже дошедшей до проспекта.

Я снова оправила лист бумаги, дописывая последние слова. Ветер, не замечая моего раздражения, весело трепал волосы, поминутно скидывая их на лицо. Я сдунула прядь и подумала, что сегодня уже не так жарко. Если посчастливится, город перестанет плавится на пекле, и мы дотянем до осени. Порыв, словно подтверждая, снова снес пучок перьев с места, да еще и выбросил кирпич, прикрывавший выемку в бетоне, на траву, запутав его в длинных лентах вьюна. Мой рассерженный вздох прервало тихое свечение листа. Тереза ответила.

«Как же ты меня напугала, Лисса! Ты обещала написать сразу же, если, конечно, вообще помнишь. Немедленно расскажи мне все про холм, который нашла, может, среди вереска, скрывается что-нибудь стоящее. Эрик не должен тебя волновать, он не имеет никакого отношения к «Обители …».