Шумной толпой проводили нас до крыльца, а там важного вида дворецкий заявил, что о прибытии господ уже доложили барыне и она с минуты на минуту почтит уважаемых гостей своим появлением.

Я уже приободрился и приосанился, радуясь предстоящей встрече с княгиней, но створки высоких входных дверей скрипнули, отворяясь, и на крыльце появилась совсем другая женщина.

Женщина, что вышла нас встречать, выглядела не молодой, но и не сильно старой. Как про таких говорится, она уже сменила редкие домогательства на частые недомогания. Я бы навскидку дал ей лет пятьдесят. Ну, может быть, с небольшим хвостиком.

Однако её сиятельство княгиня Елена Романовна Аргазинова-Карабашская, как нам представили хозяйку, не успела ещё растерять былой красоты, имела относительно стройную фигуру, была ухожена, напомажена и, по местным провинциальным меркам, весьма недурно одета. А высотой и сложностью причёски, без сомнений, запросто могла бы посоперничать со знаменитой мадам Помпадур.

Встретила нас княгиня радушно, не выказав никакого удивления по поводу моей изрядно пострадавшей, разукрашенной синяками и ссадинами, физиономии. Словно и не заметила ничего. Наличие в компании орка княгиню тоже не смутило. Любезно пригласила всех нас отдохнуть с дороги и пополудничать, в смысле, перекусить.

Противиться мы не стали, тем более брать быка за рога, сразу начиная визит с обсуждения дел, если сами хозяева на том не настаивают, тут вроде как считалось дурным тоном. А княгиня явно скучала в этой своей «тмутаракани», напрочь обделённая должным светским вниманием, и остро нуждалась в возможности выговориться, общаясь с людьми более-менее соответствующего её положению статуса.

За то время, пока расторопные слуги накрывали на стол, на нас самих был вывален целый ворох непонятно как собранных местных провинциальных сплетен, а также информации, касающейся качества посадок, сбора урожая и цен на продукты. Не сказать, чтобы я с особой радостью узнал о том, что барон Мавлютов по весне сватался к княжне Кыштымской да намедни расторг обязательства по неизвестной обществу причине, и что цены на горох в этом году значительно ниже, чем в прошлом. Но, куда деваться, слушал вместе со всеми, периодически кивая и поддакивая.

А сам изнывал от жары и невозможности расстегнуть сюртук. Не хотел шокировать княгиню расплескавшимся по жилетке растительным орнаментом от моей клыкастой кутюрье. И ещё переживал, куда подевалась княгиня Снежина-Карабашская, которая, уезжая, вроде бы говорила, что отправилась жить именно сюда, в родовое имение.

Еле дождался, пока в бурном и нескончаемом словоизлиянии хозяйки возникнет хоть какая-то пауза и задал так тревожащий меня вопрос.

Тут же всё и разрешилось. Оказалось, что они сёстры. Понятное дело, моя знакомица была младшей и, как вышла замуж за Снежина, свинтила с ним в Селябу, а овдовевшая пять лет тому назад старшая сестра заведовала теперь хозяйством и в своих, и в сестринских землях. Сама же княгиня Анастасия Романовна, как вернулась после гибели мужа вся не своя, так и уединилась на выселках, в лесном домике близ озера Серебры. Носа оттуда не казала и ни с кем не общалась. В общем, практически подалась в отшельницы — живут там с ней лишь пара служанок да старый егерь, что по совместительству ещё и сторож. Продукты им туда регулярно отсылают, а недавно отправили племянника, изъявившего внезапное желание попромышлять охотой да рыбалкой.

Холмов поинтересовался, не Демьяном ли кличут племянника, после чего главный из насущных вопросов разрешился сам собой. А моя почти угасшая надежда свидеться со Снежиной-Карабашской вновь окрепла. По-любому придётся ехать в эту её обитель уединения, чтобы пообщаться с Демьяном Останиным.

Елену Романовну, кстати, когда мы после обеда уже завели беседу о цели визита, сильно огорошил тот факт, что её племянник как-то замешан в деле «Крутоярского зверя». Здесь об убийце-оборотне ходили и вовсе уж какие-то невероятные слухи, и не на шутку взволнованная хозяйка затребовала взять её с собой на выселки в Серебры для немедленного удовлетворения взыгравшего любопытства.

Взамен же обещала сопроводить, а также поспособствовать нашей встрече и общению с главой местной эльфийской диаспоры. Арендованные ушастыми земли находились где-то в той же стороне, но чуть дальше, за рекой Каменкой. Поэтому рассусоливать и долго рассиживаться после сытной трапезы мы не стали, а погрузились на телегу, любезно предоставленную хозяйкой, и отправились на выселки.

Влекомая всего одной лошадью, телега была самой обыкновенной четырёхколёсной повозкой с невысокими прямыми сильно обшарпанными бортами-скрепами. Лишь передняя более широкая скрепа была слегка выгнута вперёд, формируя своеобразный облучок для возчика. Дно плотно устелено душистым сеном — не автомобильный диван, конечно, но сидеть, свесив ножки за борт, вполне можно.

Расфуфыренная княгиня, вместе с нами восседающая на таком прозаическом и ни черта не гламурном средстве передвижения, выглядела весьма забавно. Но её коляска, увы, не далее, как вчера утром, вышла из строя и находилась в ремонте. Упустить же такие из ряда вон выходящие события княгиня себе позволить не могла, а на нашем драндулете, как нам сказали, на здешние лесные дороги можно было и вовсе даже не соваться — проходимость не та.

Управлял телегой шустрый и вертлявый босоногий веснушчатый малец, к которому княгиня обращалась не иначе как Игнатий. Никаких вам Игнашек или Игошек. Игнатий, и всё тут. Может, тоже племяш какой? Хотя одет, как простой крестьянский пацан, в сильно потрёпанные холщовые штаны да рубаху. Разве что лихо сдвинутый набекрень картуз, из-под которого хвастливо выглядывали ярко-рыжие вихры, отличался своей новизной и даже некоторой солидностью. Вон как лакированный козырёк на солнце поблёскивал. Прямо как у Пехова, когда он в форменной фуражке щеголял.

Со своими обязанностями Игнатий управлялся споро и уверенно, изредка сердито покрикивая на добродушно-флегматичную сивую кобылу, впрочем, особо её не понукая и быстро не гоня. Оно и понятно, по местным ухабам особо-то и не поспешишь, не поскачешь. Тут и мозги стрясёшь, и телегу к чертям собачьим разломаешь.

Иногда юный «водитель кобылы» соскакивал со своего места и, не выпуская вожжи, шёл рядом с телегой, ничуть не опасаясь ни клещей, ни каких-либо камушков с колючками, способных поранить ноги.

Инспектору с орком тоже периодически надоедало протирать дыры на штанах, и они, покинув борт «кобылобуса», время от времени топали пешком за телегой, болтая друг с другом о каких-то пустяках. Я себе такого удовольствия позволить не мог. Повреждённая нога, несмотря на принимаемые таблетки и Фимкины притирки, при ходьбе всё же побаливала, и я боялся, что длительные прогулки пойдут ранам только во вред. Поэтому, вольготно развалившись на телеге, думал о своём и в пол-уха слушал россказни Пехова. Тот по просьбе княгини Аргазиновой делился новостями столичной светской жизни.

Оказывается, движуха-то в Селябе шла неслабая. Пока я тут гонялся за всякими смутьянами да маньяками-оборотнями, теряя друзей и знакомых, местный бомонд развлекался вовсю. Пил, гулял, веселился, беззаботно туся, или же, напротив, сгорал в пламени чуть ли не бразильских любовных страстей. В общем, жизнь кипела, бурлила и красочно искрила фейерверками, а у меня почему-то даже желания не возникало приобщиться ко всей этой светской вакханалии.

В принципе, я и в своём мире как-то уже отошёл от активной развлекухи типа ночных клубов и ресторанов. Меня больше удивляла другая странность. Дома, я, хоть ни в коей мере и не относился к закоренелым преступным элементам или там к каким-нибудь отъявленным маргиналам, но всё же и абсолютно законопослушным гражданином не являлся. К власти относился без уважения и с недоверием, а к правоохранительным органам, если и не с презрением, то с пренебрежением точно. Слишком уж откровенно разъедала коррупция наших власть имущих особ и всех иже с ними.