Я же с отчаянной скукой

Мудрые слушал слова.

Я порывался на волю,

Где ожидала меня

Щедрая к смелому доля:

Жаркое бранное поле,

Скок боевого коня,

Море в разводах кровавых,

Вдоволь вина на столе!..

Ради добычи и славы

Я на задворках державы

Принял наёмничий шлем.

И потянулись дороги —

Двадцать годков, словно миг!

Что же осталось в итоге?

В сечах испытанный многих,

Где я? Всего ли достиг?

…Я от родного причала

К дому иду налегке.

Не накопил даже мало —

Взятого в битве хватало

Раз погулять в кабаке!

Честно делили добычу

Ратные наши отцы:

После походов и стычек

Им серебро за обычай,

Нам — седина да рубцы.

Это наука простая,

Знать бы её наперёд!

…Что-то никто не встречает,

Даже собака не лает

Возле знакомых ворот.

Мхом заплывает руина,

Старого пса не видать…

Согнута вечной кручиной,

До возвращения сына

Не обождала ты, мать…

Видел я горькие дива,

Бился в далёком краю.

Помню, на берег залива

Вынесли волны лениво

Скорбную ношу свою.

Я поглядел: «Бедолага!

Вот и окончен твой путь.

С кем опрокидывал брагу,

Ради которого флага

Стрелам подставил ты грудь?

В битву пошёл не затем ли,

Чтоб заплатили сполна?

Зову последнему внемля,

Ишь, как приобнял ты землю!

Только чужая она…»

Он ничего не ответил,

Бледен, безжизнен и наг…

Лишь обретая на свете

Швы и морщины отметин,

Понял я данный мне знак.

Кто-то споткнётся в начале,

Кто-то споткнётся в конце,

На опустевшем причале…

…Выпейте же без печали

О поседевшем глупце!

И снова молчание, и снова дождь монет! Хорошо быть музыкантом! Хорошим музыкантом. Которого любит слушатель. Кстати, теперь я пел уже «своим» голосом — хрипловатый, сильный, низкий баритон, которым только и поют такие баллады. Тенор — для романсов. Баритон, бас — для мужского.

— Еще, еще!

Ну что же…еще — так еще! Получите…мою пиратскую. Хейя! Понеслось!

Девки хмЕльные на руках

Побратимы веселые вхлам

И никто не вспомнит о вас

Купцы толстые, как свинья!

Ну а если паду я в бою

Тварь морская, прими меня!

Щупальцами меня обними

Уж такая судьба моя.

Долго жить я не хотел

Лучше ярко, как пламя гореть!

Чем во тьме, под колодой стыть

Воин я, а не скользкий червяк!

Ветер удачи песню поет

Пена волн полетит, как снег

Помни нас, побратим ты мой

Подними тяжелый бокал!

Топали ногами, стучали, орали! А когда закончил петь — стали вопить: «Подними тяжелый бокал! Подними тяжелый бокал! Трактирщик, вина! Еще вина!»

А трактирщик смотрел на меня, улыбался, и показывал знаком: «Отлично! Молодец!»

Ну а я думал о том, что где-то в каморке на вонючем матрасе, видавшем сотни и тысячи грязных задниц, сейчас лежит музыкант, заливаясь горючими слезами обиды и разочарования. Ведь не ему хлопают, не ему стучат…а нет ничего слаще для музыканта, чем ЭТА «музыка», и ЭТИ крики. И с этой болью души не сравнится никакая физическая боль. Все мы, артисты, тщеславны…что бы там ни говорили о своей скромности.

Хорошо, что надел куртку. Днем было жарко, пожалел, что оделся потеплее, а сейчас просто наслаждаюсь теплом. С моря тянет холодным влажным ветерком, пахнущим йодом, водорослями и тухлой рыбой, а я шагаю по улице, слыша лишь топот своих ботинок.

Горожане Земли отвыкли слушать тишину. Ее в городе не бывает никогда, даже в самое глухое время зимней ночи. Где-то гудит двигателем автомобиль, в небе, невидимый на фоне черного неба жужжит самолет — нет настоящей, нетронутой тишины. А вот здесь она есть. Ни тебе фонарей, которые звенят неисправными лампами, ни тебе шелеста шин проезжающего мимо автомобиля — только топот ног, да мое дыхание, кажущееся таким громким в этой густой, сочной тишине.

Я ушел из таверны за полтора часа до полуночи — тащиться мне довольно-таки далеко, так что надо успеть до закрытия. Иначе так и останусь ночевать на улице, а завтра начнется нытье по поводу курсантов, грубо нарушающих святой распорядок Академии.

Вечер выдался очень продуктивным. Таким продуктивным, что я этого даже не ожидал. Кроме выигрыша на тотализаторе еще и куча монет, которые мне набросали благодарные слушатели. Бросали все, что угодно — кроме золота, конечно. Мелкие медяки, большие медяки, серебрушки-файты, крупные серебряные монеты статеры — все было. Я не считал, но мне кажется, что набрал не меньше чем на два золотых. Но может это только кажется — очень много меди, потому объем получился приличный. Пришлось забросить монеты в «рюкзачок».

Кстати, инженерная мысль во всех мирах движется в одном направлении — как лучше всего переносить набор небольших вещей в длительном переходе? Ну ясное дело — в мешке, к которому приделаны две лямки. Это собственно и есть рюкзак, у которого имеются десятки, а может и сотни разновидностей. Сейчас в нем очень даже приличный вес, плечи оттягивает не по-детски.

Да, эта работа лучше, чем та, которую я делал до сих пор. Убивать людей не такое уж веселое занятие, и не такое уж прибыльное, как это кто-то может подумать. Веселить людей гораздо выгоднее, чем выпускать им кишки.

Пусто. Людей на улицах уже нет. Здесь ложатся спать очень рано, а последние посетители таверн расползлись по домам или кораблям, или устроились ночевать в комнатах трактира, наверху. Я немного задержался — пока деньги собрал, пока трактирщик со мной рассчитался. Раз двадцать меня угощали вином. Происходило это так — некто лохматый пьяным голосом кричит трактирщику: «Вина музыканту! Самого лучшего вина! За мой счет!» И мне приносят литровую кружку этого «самого лучшего вина». В кружке на самом деле компот, на самом донышке. Я демонстративно поднимаю сосуд, типа за здравие угостившего, и долго пью, якобы выпивая весь литр пойла. Те самые два глотка компота. А вино, что мне якобы продали, вставят в счет этому доброхоту, и это будет самое лучшее вино, самое дорогое! А тут есть вино и по пять, даже десять статеров за литр! Половина денег идет в мой карман. Хороший бизнес!

Аллен за весь вечер так и не появился на людях. Видно ему сильно досталось. Ну что теперь поделать…я не умею делать что-то наполовину, отучили. Если бью, то так, чтобы гарантированно вывести из строя. Или убить. Но насчет убить — это не тот случай. Конечно, теперь Аллен меня ненавидит, и кстати — даже может устроить мне засаду по дороге в Академию, но…я все равно оставил ему три статера на лечение. В конце концов — свой брат музыкант, чего уж там! По большому счет это трактирщик виноват — устроил шоу из такого вроде бы простого дела, как отношения музыкантов. Я совсем не был против играть по очереди с Алленом. Одну песню он — одну я. И ему заработок, и мне. Я играю лучше? Мне больше дадут? Так и ты играй хорошо, и тебе будет денежка. Я и на его лютне сыграл так, что люди не пожалели дать денег.

Я увидел их, когда было уже поздно бежать. Здесь дорога сужалась, стиснутая высокими фасадами домов с окнами, закрытыми ставнями, а пересекали улицу два узких переулка, в которых могла проехать только одна подвода. Такие улицы я видел в Греции, на Корфу, когда был там на отдыхе.