Пытаюсь пошевелить пальцами, хотя бы ими, чтоб прикоснуться к своей девочке и утешить ее, но в руке вообще нет сил. Стало тревожно и неприятно. Я скован полностью, остается одно, ждать, когда она сама заметит мой взгляд.

Дверь в палату открывается с каким-то неприятным звуком. У меня как будто болят уши и мне непривычны почти все звуки.

— Давно он очнулся? — голос медстестры слышно очень тихо из-за шума в моих ушах.

Моя малышка едва не подпрыгивает на своем стуле, прижимает ладони к губам и заливается слезами пуще прежнего. А мне гавкнуть на неё охота. Зачем она нервничает, когда ей нельзя? А если что-нибудь случится с малышом?!

Двери в палату открываются, и туда проходят Титов и Глеб. Они о чем-то переговариваются, как дружбаны, а я охреневаю от всего происходящего. Глеб замечает мои открытые глаза, машет рукой, Тимур подходит к Маргарите и стирает слезы с ее лица, вкрадчиво что-то высказав. Хочу сказать ему, чтоб убрал руки, но говорить я не могу. Лежать в таком состоянии, видеть их всех и не иметь возможности спросить, какого черта произошло в том подвале, очень раздражает.

А больше всего раздражает заплаканное лицо моей малышки.

Маргарита

— Как вы думаете, он слышит нас? — спрашиваю дрожащим голосом у мужчин.

— Скорее всего. Взгляд осознанный в этот раз. Надеюсь, худшее позади.

Я всхлипываю, нервно поморщившись.

— Я тебя сейчас в твою палату сопровожу, — злится Тимур, — ты обещала беречь ребенка, только на этом условии тебя сюда пустили. А ты снова ревешь.

А как можно не реветь, видя его таким? Мой сильный любимый лежит с перебинтованной головой, фингалами под обоими глазами, гематомами и тремя огнестрелами. Один в грудь, опасно близко к сердцу. Один был в голову, но прошел по касательной, оставив пару шрамов. И так долго не было никаких гарантий, что он выживет. А если выживет, не станет овощем. Даже сейчас. Я смотрю не него и не понимаю даже, слышит ли он нас и понимает ли.

— Он боец, Маргаритка, не дрейфь, — голос Глеба звучит непривычно тепло. В последнее время я часто слышу и общаюсь с ним в рамках уголовного дела, из-за которого мой любимый оказался, где оказался, и я слышу, как он разговаривает с другими. Очень холодно, жестко и неприветливо. И мало, в принципе, он молчун похлеще Матвея.

Я перевожу взгляд на Мота. Я так скучаю по его голосу. Эта трубка раздражает меня до зубного скрежета. Еще больше меня раздражает, что это я во всем, что с ним случилось, виновата.

Если бы мне хватило ума послушать его, послушать всех… Всего этого с нами не произошло бы. Я обманом сбежала из дома и поехала по адресу, который пришел в смс. Глеб за это уволил всех троих нанятых Матвеем людей. А Тимур меня чуть не прибил. Потому что ровно в ту минуту, как там появилась я, начался трындец. На меня бросился здоровяк, Тимур кинулся ему наперерез, завязалась потасовка. Я не поняла, в кого целилась сумасшедшая баба, в меня или в Матвея, но все пули достались ему. Он был без сознания до первого выстрела. Потом пришел в себя, увидел меня и каким-то чудом затолкал за свое прикованное к батарее тело. Прозвучал следующий выстрел и тяжелое тело любимого обмякло, придавив меня, и это было не то приятное ощущение, как когда он наваливался на меня, когда мы занимались любовью. И самые страшные мгновения моей жизни.

Глеб вмешался, без раздумий и церемоний ликвидировав обоих похитителей. Грязно выругался, увидев Матвея, и вызволил меня из-под его тела. Скорая уже дежурила под зданием, поэтому как только руки любимого освободили из наручников, его увезли в реанимацию, а мы с Глебом помогли Тимуру выбраться из-под тяжелого тела застреленного Глебом шкафа.

Тимур был в ярости. Я в какой-то момент правда подумала, что он меня там же убьет к чертям. Но у меня появился неожиданный заступник в лице Глеба, который был настолько поражен тем, как самоотверженно я прибежала к Матвею, что полностью взял меня под свою защиту. Он восхитился тому, что такие женщины еще водятся, ну и что, что дура, под пули ради любимого — это дорогого стоит. Он такого не ожидал от бабы. И говорил, что мне медаль нужно дать.

— Пиздюлей бы ей дать, — сплюнул Тимур под ноги тогда, опалив раздраженным взглядом.

Следующую карету скорой организовали для нас. Тимуру придавили ногу, и ему потребовалось сильное обезболивающее, а я наконец попала на первое узи беременности. И узнала, что моя фасолинка жива и в порядке, хорошо развивается и у нее уже вовсю стучит сердечко. Только из-за того, что я нервничаю много, у меня легкий тонус, и мне бы прокапаться.

Тимур возликовал и запер меня в больнице. Кажется, будь его воля, он бы меня самолично к кровати привязал. Глеб приставил охранника, который караулил у двери палаты круглосуточно. А к Матвею меня не пускали. За ним ухаживали Марина и Елена Петровна.

И вот наконец пустили, и то, что я увидела, вскрыло мне грудную клетку.

— Я знаю, что он боец.

Я лично зашивала ему бок в лесу, и он не скулил совсем. Он самый сильный из всех, кого я знаю.

— Но он этого не заслуживает.

— Вот нужно было сидеть дома и ждать, пока мужчины решат вопросы, — снова раздражается Тимур.

Я понимаю почему. Он пошел на это ради меня, приманкой, туда, подставился, спасая Матвея, чтобы я и фасолинка не пострадали. А я не доверилась. Пришла и все испортила. Он имеет право злиться. Но я скоро с ума сойду от всего этого!

— Тима, хватит мучить девчонку, — вступается Глеб.

— Выпороть бы ее.

— Оставь свои сексуальные фантазии при себе, — фыркаю, задрав нос.

— Не провоцируй, — качает головой Титов в ответ.

— Марине расскажу.

— Расскажи. У нее тоже есть сексуальные фантазии о порке твоей жопы, я не одинок в этом.

Да, Марина ко мне не заходит. Она в бешенстве. В бешенстве от того, что я использовала ее, чтоб сбежать, ведь именно ее я отправила обманом отвлекать охрану. И я обязательно извинюсь за это. Но когда она перекипит.

Пока мы переругивались, дверь в палату открылась и вошел врач.

— Почему вас так много? И почему не говорите, что пациент пришел в себя?

Он отходит к аппаратам и что-то там делает, а затем поворачивается к нам троим.

— Так, давайте дадим больше воздуха больному. Вы ему кем приходитесь? — смотрит на Глеба.

— Друг.

— Вы? — на Тимура.

Тот долю секунды молчит, затем криво ухмыляется и тоже говорит:

— Друг.

— Друзья пока на выход. А вы, юная леди?

— А я его… — мне вдруг всю прыть как корова слизала.

Подопечная? Девушка? Мать его нерожденного ребенка? Объект охраны?

— Невеста, — слышу вдруг его голос, совсем слабый и хриплый, но его голос, мой любимый голос.

— Невеста может остаться, — кивает доктор. — Как чувствуете себя, Матвей?

— Паршиво.

— Дела наши увы, плохи. Но не безнадежны. Я обрисую прогнозы на обходе, пока дам вам время с невестой. Отдыхайте.

Врач останавливается рядом со мной и говорит так, чтоб только я слышала.

— Только позитив. Никаких слез. Ему категорически нельзя нервничать.

Я кивнула и мысленно пнула себя. Никаких слез. Он жив, остальное решаемо. Справимся. Выходим. Все будет хорошо.

— Ты плакала, — сразу говорит Мот, как только за доктором закрылась дверь.

— Я скучала по тебе. Больше плакать не буду, — заверяю его и заведомо вру. Я и сейчас хочу реветь, слыша его слабый голос. Но не позволяю себе этой слабости.

Врач сказал только позитив. И я буду следовать этому указанию железобетонно.

— Я была на УЗИ, Матюша. С нашей фасолинкой все хорошо, у нее уже даже есть сердцебиение.

— У нее? — переспрашивает с каким-то трепетом и я теряюсь.

— Еще слишком рано узнавать пол, плод еще слишком маленький, — отвечаю осторожно и тут же жалею о сказанном. Взгляд, в котором теплилась надежда, тут же слегка потускнел.

Он хочет девочку? Я думала ему со мной проблем хватает. И это ставит нас в легкий конфликт интересов, ведь я хочу себе его мини-копию в лице сына.