Боль и отчаяние. Именитые и до тошноты заезженные слова. Однако мне довелось познакомиться с ними ближе прочих и ощутить на собственной шкуре. Они постепенно впитывались в тело и разум. Нервозность и дрожь стали до смешного привычными, а крики и стоны… С них-то все и начиналось. Даже сейчас ему порой удаётся вытащить их из меня. "Ему", "Он"… Однажды, в очередное утро, в общем-то, и не отличавшееся от прочих, я выяснила его имя, далеко не лучшим способом. Стоя перед зеркалом, с выведенными на нем кровью буквами, я только отходила ото сна, то и дело вздрагивая от утреннего холода. И, хотя надпись была алая, я стала ненавидеть все оттенки красного каждой фиброй своей души. Эти буквы сидят в моей голове по сей день. Буквы, к которым я испытываю ни с чем несоизмеримый страх и отвращение. "А Д А Й".

Неаккуратная "Й" стекала тонкой дорожкой к раковине через все зеркало, пачкая белую акриловую поверхность, что тетя обычно так тщательно вымывала, сетуя на мою лень. Человеком она была крайне набожным. Добросовестно посещала церковь в соседнем районе каждую неделю, покупая криво изготовленные свечки за деньги, которых бы хватило на обед одному бездомному. Помнится, она часто говорила: "Праздность один из худших грехов", затем проходилась помадой цвета спелого персика по губам, посматривая на меня: "Мы ведь не напрашиваемся на встречу с Сатаной?" О, тетя, хотела бы я возразить, но Сатана, похоже, отчаянно жаждет моей компании.

Тогда, впервые сталкиваясь с чем-то необъяснимым, я немо смотрела на себя в просветах между алыми символами, не отдавая себе отчета в собственной растерянности. Окончательно проснувшись, я схватилась за руку ладонью, прилипая к ней, словно к патоке, из-за крови, которая еще не полностью высохла на израненном предплечье. "Отвратительно", – подумалось мне. С того самого момента я научилась мириться с тем, что мне приходится оттирать зеркала и окна от своей собственной крови, проводя тряпкой по поверхности и размазывая, словно грязь по стеклу, с характерным скрипом. Именно тогда я научилась, видя его послания: "Я вернулся" , "Скучно", "Покричи для меня", идти молча за бинтами, словно получая команду. И, выливая на порезы пол бутылочки перекиси, шипеть от мерзких ощущений – жжения. Наблюдать, как пенится очередная рана, заставляя лицо скривиться в надежде видеть это в последний раз. Однако этот мир устроен иначе, а моя жизнь идёт по кривой траектории, выведенной явно не мной.

"Оставь меня в покое!" – просила я пустоту первое время, хватаясь за волосы, после чего мое тело тут же кидало в очередную порцию мук, заставляя порой согнуться вдвое и давиться надоевшими слезами. Молчать сил тогда не было – тело еще не привыкло к подобным ощущениям, а потому крики порой переходили в отчаянный хрип с красочными последствиями в виде разодранной глотки и попыток спрятать сорванный голос от обеспокоенных родителей. Но Ему это льстило, распаляло, словно шоу для больного. Из-за чего я получала только больше. Лишь изредка появлялась возможность услышать такой гнилой и едкий смех, который становился тише… тише… а затем и вовсе исчезал, стираемый окружающими меня звуками – будь то проносящаяся мимо машина или гудящий на кухне холодильник.

Все началось пару лет назад, когда мне еще не приходилось прятать затягивающиеся по всему телу порезы. В том году мои знакомые решили совершить что-то "из ряда вон выходящее", что не совсем соответствовало моим ожиданиям. Им было так необходимо рисоваться перед толпой. Они стремились получить как можно больше ничего не значащего внимания, и мне "посчастливилось" стать частью этого дешевого шоу.

Запасшись тремя ящиками пива и двумя – сидра, наш класс направился на кладбище Риверсайд в полночь – на окраине города, будто по канону. Кладбище это находилось крайне близко к реке Френч Брод, куда мы часто выбирались с нашими семьями на выходные. Ближе к часу ночи вечеринка была в самом разгаре, а крики и смех становились все громче и назойливее. Само кладбище уже никого не смущало, а надгробные плиты идеально подходили для замены барных стоек. Оуэн, от которого уже за метр можно было почувствовать запах перегара, продолжал беспокойно кидать на меня взгляд, вынуждая меня заниматься тем же самым. Но уже вскоре он решил подойти, облокачиваясь о новенькое надгробие рядом со мной:

– Не пьем? – поинтересовался он.

– Не пьем, – небрежно бросила я.

– А почему?

– Я только по крепкому.

– Нехорошо, – цокнув, покачал головой парень, а затем, немного погодя и набрав в грудь побольше воздуха, прокричал: "Эй, ребята, Кора сегодня трезвая, представляете? Нужно с этим что-то делать".

Недалёко от нас, в зарослях, стояло маленькое белое здание – усыпальница, по стенам которой вился плющ. Несмотря на ее непорочный цвет, теплом небесным от неё отнюдь не веяло. Внезапный треск у ее дверей вынудил всех вмиг замолкнуть и в ступоре уставиться на кусты, охранявшие вход в сооружение.

– Ха-ха-ха! – Нолан громко засмеялся, заставив всех вздрогнуть от резко нарушенной тишины. – Вы, ребята, трусы. Это просто ветер и ветки. Давай, Кора, шустрее.

– Я не соглашалась, – ответила тогда я, не подозревая, чем все это закончится. Ребята все же придумали мне "наказание" за трезвость, отправляя меня на временное заключение в этот жуткий мавзолей.

– Докажи, что не ссышь, ну же, – Оуэн мерзко подначивал, кивая в сторону усыпальницы. Он всегда был таким. Глупым. Мальчик на побегушках у тех, кто был более задиристым, более сумасбродным. Этот придурок втайне мечтал стать таким же и делал все, лишь бы привлечь к себе внимание.

– Да-да, – кудахтали девушки, еле стоя на ногах.

– Не пойду.

– Ещё как пойдёшь, единственная здесь трезвая. Так давай хотя бы это сделай, – Нолан пихнул меня в спину, отчего я стала ближе к усыпальнице на шаг.

– В чем смысл, черт побери? – не получив ответа, я вмиг оказалась внутри сырого маленького здания. В следующий момент дверь за мной захлопнулась, заставив стенки глухо осыпаться, а пыль подняться с земли. Я прикрыла рот ледяной ладонью, глубоко вдыхая носом запах сырости.

– 20 минут. Всего-то 20 минут. Потом благодарить будешь. Прослывешь бесстрашной в школе. А потом отправим туда еще одного добровольца. Кто следующий? Может мне пойти? – весело стихал голос за дверью.

– Откройте дверь, – крикнула я, – немедленно! – но поняла довольно быстро – это бессмысленно. Выхаживать вокруг большого надгробия, пытаясь унять нарастающий гнев и прочитать хоть что-то – казалось мне лучшей идеей. Плита была полностью оплетена тонким колючим растением и выглядела запущенно. Через несколько минут, протянув руку, чтобы отодвинуть ветки от надгробия, я услышала резкий удар о стену и звон битого стекла, осыпавшегося на плитку. От неожиданности я резко одернула руку и, зацепившись колючкой, поранила безымянный палец. Кровь едва заметно запачкала плиту. "Черт…" – сжимаю я кулак, когда через считанные минуты я в очередной раз слышу знакомый звон и не то слабоумные, не то восторженные крики одноклассников. Нервно вышагивая по помещению, я считаю секунды. Шорох – и я поворачиваюсь, стараясь увидеть что-то в темноте. Сердце набирает частоту, не взирая на мое спокойствие, видимо, мнимое, а в голове скачут красочные сцены из когда-то увиденных фильмов ужасов. Мне становится смешно от своей же нелепости, но страх это не отводит, отчего я горько ухмыляюсь. И тут вновь слышится еле заметный звук, идущий откуда-то неподалеку. Лишь пара метров. Это похоже на… мыши? Нет… шепот. Тело погружается в холодный пот, пока я стараюсь успокоиться, вглядываясь в темноту и задерживая дыхание. Через считанные секунды шепот становится громче, идя по нарастающей. Паника накрывает меня с головой, и я пячусь к двери, а звуки все ближе и громче… Они рядом… Почти у самых ног. Мое сердце вот-вот разорвет грудную клетку. Звуки громче, но слов не разобрать. Шепот! Шепот! Шепот! Я жмурю глаза, намертво закусывая губу, когда напряжение пересекает черту "максимум", а дверь резко открывается, заставляя меня потерять равновесие и выпасть наружу.