Воспоминания о Кольке-Прыще приободрили Эрику – это был единственный человек, которому она безоговорочно доверяла, но доверяла не безоглядно, а с опаской, как прирученный к рукам дикий зверек, часто и с тоской в глазах поглядывающий в сторону леса – и заставили действовать, словно здесь в полутьме под платформой она была не одна.

Девушка осторожно придвинулась вплотную к лежащей на земле женщине и дотронулась тонкими пальцами до ее белеющей в полутьме руки.

– Эй, дамочка, отзовись, – тихо позвала Эрика, быстро ощупывая кожаную куртку и ловко расстегивая блестящую молнию. – Это чужая территория и находиться здесь не безопасно.

Взгляд Эрики наткнулся на широко открытые безжизненные глаза женщины – рука ее, обшаривающая карманы куртки, дрогнула и похолодела. Но она тут же успокоила сжавшееся от нехорошего предчувствия сердце.

Чего она так испугалась?! Это всего лишь безобидный труп!

Колька-Прыщ учил, что бояться надо живых, а не мертвых!

Глубоко вздохнув, Эрика заставила себя вновь посмотреть в безжизненные глаза женщины и попыталась убедить себя в том, что перед ней лежит уже не женщина, с которой можно поболтать о чем-нибудь на досуге, поспорить или даже поругаться, а бессловесный, холодный, ничего не чувствующий труп. И теперь ей, Эрике, без разницы мужской он или женский: труп он и есть труп – что-то среднее между жизнью и смертью, как бревно среднее между деревом и изделием из него.

Кажется, так учил ее думать Колька–Прыщ, при обыске покойника (предусмотрительный, мать его!), но чистая наука одно, а практика совсем другое – это был первый практический опыт в ее жизни и давался он ей с большим трудом.

Эрика попыталась думать именно так: труп – это не человек, а бревно. И это сработало! Она снова, уже сознательно, дотронулась до мертвого тела, но уже не отдернула руку, а просто замерла, осознавая изменившуюся ситуацию.

– Это самый обыкновенный жмурик, – шептала она обветренными губами, подбадривая себя звуками собственного голоса. – И по всему видать свеженький и не общипанный…

Уже в следующую минуту Эрика ловко стягивала с мертвой женщины одежду, содрогаясь от страха и радуясь одновременно неожиданной добычи.

Мертвая женщина была молодая и не совсем окоченевшая – руки ее гнулись, расставаясь с тонкой кашемировой водолазкой и кожаной курткой.

Эрика сняла все, даже белье – трупы не имеют стыда, как, впрочем, и она не имела стыда, когда лежала в бреду голой на картонных коробках и куче тряпья в халупе на свалке под пристальными, бесстыдными взглядами мужчин и женщин, собравшихся поглазеть на Колькину «девку-найденку». Поглазеть, а заодно и прикинуть, какую выгоду они смогут извлечь, если она все-таки выживет, и они оставят ее в своей «стае».

С украшениями женщины пришлось повозиться – с коченеющих пальцев кольца снимались с большим трудом, и замок золотой цепочки никак не расстегивался. Пришлось Эрике задирать подол цветастой юбки и лезть за зажигалкой в карман стареньких джинсов, завернутых по колено, чтобы не мешали и не торчали из-под широкой цыганской юбки с оборками.

Зажигалка была простенькая, подобранная в мусорном ведре у палатки с сигаретами, которую Эрика подвязалась сторожить по ночам. Тетка-продавщица после десяти часов вечера убегала домой к больному мужу, а Эрика, закрывшись изнутри в сигаретной палатке, заваливалась спать на коробках с товаром, прикрывшись собственной поношенной курткой. Им обеим было выгодно такое сотрудничество: одна приглядывала за больным мужем и, сохраняя товар, спала дома, другая обретала пусть временное, но жилье – из-за тошнотворного запаха мусорной свалки (организм Эрики по каким-то непонятным причинам отторгал этот запах) она вынуждена была допоздна ездить на электричках, гадая на картах, и ночевать на вокзальных скамейках.

Огонек зажигалки вспыхнул ярким светом, освещая вокруг себя небольшое пространство, и Эрика поспешила воспользоваться его светом – приблизила руку к замку цепочки и склонилась над ним. Справившись с замком, она сунула цепочку с кулоном в карман джинсов и, не удержавшись, поднесла зажигалку к лицу мертвой женщины.

Еще недавно молодая девушка была ухоженной, модно одетой девицей с короткими, каштановыми, подстриженными под каре волосами, а теперь даже тональный крем не смог скрыть мертвенную серость лица и фиолетовые круги вокруг серо-зеленых глаз. А может, Эрике только показалось, что глаза имеют зеленоватый оттенок из-за крупных, причудливой формы серег ядовито зеленого цвета.

Увидев серьги, Эрика на секунду задумалась: вынимать серьги из ушей или не вынимать – по ее мнению особой ценности они не представляли, но, решив, что если оставит серьги, то их присутствие на голом теле вызовет у ментов ненужные подозрения (бомжи вряд ли оставили бы на трупе хоть что-нибудь), и быстро вынула одну серьгу. Поворачивая голову мертвой женщины, чтобы удобнее было вынимать из уха вторую серьгу, Эрика потянула женщину за волосы, и волосы неожиданно полезли с головы.

Эрика отпрянула, снова щелкнула зажигалкой, наклонилась и поняла, что на голове у девицы был надет парик – настоящие, рыжие волосы, стянутые резинкой на макушке, представляли собой тонкий крысиный хвостик.

Вынув вторую серьгу из уха девицы, Эрика внимательно огляделась по сторонам – шагах в десяти от тела лежала довольно вместительная кожаная сумка, и Эрика поспешно двинулась к новой добыче.

Стянув с себя широкую цветастую юбку, она аккуратно завернула в нее одежду, короткие сапожки с тонкими высокими каблуками и присоединила туда же каштановый парик. Положила сумку на образовавшийся тюк и, прижимая к груди свою добычу, стала пробираться к краю платформы.

Но выбираться из-под платформы Эрика не спешила, спряталась за бетонную сваю и стала ждать темноты – идти на виду у всех с такой заметной ношей было глупо и опасно: увидят «местные» и, как пить дать, отнимут!

Оглядываясь и прислушиваясь, Эрика долго сидела на корточках под платформой, крепко прижимая к груди неожиданно свалившуюся на нее «добычу».

Сентябрьская хмарь медленно превращала идущих с электрички пассажиров в серые бесформенные однообразные силуэты. Еще немного, еще чуть-чуть и можно будет незаметно добраться в безопасное место – всего лишь нужно дождаться того времени, когда сумерки сгустятся, а фонари еще не зажгутся…

Сзади послышались осторожные шаги, и Эрика резко обернулась.

Под платформу забралась небольшая грязная собачина с желтыми голодными глазами.

Эрика знала эту привокзальную вечно щенную суку, рыскающую по помойкам в сопровождении своих подросших вислоухих щенков и нескольких дворовых кабелей. Знала и тут же насторожилась.

Увидев человека, собака недовольно дернула верхней губой, показывая желтые зубы, и зарычала, претендуя на свою часть добычи.

Но и Эрика была «не из робкого десятка», она нахмурилась, посмотрела прямо в собачьи глаза и, оскалившись, утробно зарычала.

Псина попятилась, но хвост не поджала и голову не склонила, стояла и смотрела, оценивая противника. Потом «кхыкнула» пару раз и снова оскалилась – уступать свою «добычу» она не собиралась.

На ее зов под платформу тут же полезли довольно крупные «детки», голодно урча и подозрительно жадно поглядывая в сторону мертвого человеческого тела. Кобели придвинулись ближе, но недовольства своего пока не выражали. Вся эта стая бродячих собак при дневном свете и на открытом месте была довольно дружелюбна, собаки даже махали хвостами в знак благодарности за подачку, но с наступлением темноты они становились злобными и непредсказуемыми, и лучше с ними было не встречаться на узкой дорожке.

Чувствуя эту озлобленность и принимая в расчет «усиление» противника, Эрика предпочла ретироваться и уступить «добычу» более многочисленным соперникам, тем, более, что свою часть добычи, она уже получила.

Кое-как прикрыв цветастый тюк и сумку полами поношенной куртки (отчего она стала толстой и неуклюжей, как беременная женщина), Эрика вылезла из-под платформы, смешалась с толпой пассажиров и, старательно обходя освещенные места, поспешила к привокзальной площади.