Блэквелл бесконечно винил себя за то, что не остановил её, не уберёг. Он не думал, что она решится на это, ведь она скорее умрёт, чем даст к себе притронуться. Блэквелл проклинал себя, он не мог простить себе бездействие.

И тогда он решил, что он никогда не сможет убежать от чувства к этой девушке, но ещё может защитить её от таких, как Саммерс. Решение пришло спонтанно, и в тот момент принесло ей ещё одну порцию невыносимой боли, которая читалась по её лицу, но Блэквелл знал, что так будет лучше, он это чувствовал. Никто никогда не покусится на жену Герцога, это табу для всего магического мира, но заключить таким образом брак значило потерять шанс на прощение навсегда. Он не мог забыть её глаз, полных слёз, падающих крупными каплями на лицо.

Зайдя в спальню, он по пути скидывал с себя одежду и мечтал поскорее хлебнуть сонного зелья, но его остановил тонкий запах ванили. Он осмотрел комнату и увидел на диване спящую Алису, а рядом с диваном стоял пустой бутылёк от снотворного и старая музыкальная шкатулка Блэквеллов, та, что он нашёл недавно в поместье Пемберли-Беркли и передал через Айвори своей любимой. Винсент улыбнулся мысли, что из тех неисчислимых подношений, что ей дарили за последние полгода, шкатулка, саи и Ксефорниец – всё, что она приняла. Он пристально смотрел на свою молодую жену, которая теперь должна была разделить его одиночество, ведь она – это всё, что ему было нужно. Он сел рядом и поцеловал её в горячий лоб.

– Доброй ночи, Герцогиня.

Винсент поправил мокрую от пота подушку, ещё раз приложил ладонь к её лбу и нахмурился. Мысли девушки были чисты, снов не было. Он вытащил из её рук книгу «Совместимость оболочки и магии разных уровней», глава, на которой Алиса остановилась, называлась «Подавление способностей».

«… Отторжение и блокировка существующих способностей неизбежно несёт последствия для приученного к большим дозам магии организма, преимущественно губительные. Часто сопровождается рвотой, кровотечением, язвами, жаром или ознобом. Реакция может быть разная, в зависимости от разновидности подавленных способностей. Чем выше способности, тем быстрее разлагается тело, приводя к летальному исходу.

Остановить и обратить реакцию можно, найдя первопричину подавления, и устранив её. Далее необходимо строгое наблюдение…»

– Какой же я мудак. Прости, Лис… прости меня, – он погладил её волосы и нежно поцеловал, произнося слова, – Я отменяю приказ: ты можешь использовать Квинтэссенцию, только осторожно.

Он изучал её спящее лицо, слушал её тихое дыхание, а потом сорвал со своей шеи золотую цепочку, на которой висел перстень с изумрудом, магией уменьшил размер кольца и надел его на безымянный палец левой руки жены. В этот момент ему стало тепло на душе, будто не было между ними ссор, будто она снова говорит с ним не через зубы, а искренне.

– Я люблю тебя, – прошептал он в ночной тишине, зная, что девушка не услышит, – Больше всего на свете, больше, чем можно представить.

Блэквелл завёл музыкальную шкатулку, подошёл к кровати и упал на постель в бессилии, а на его спящем лице появилась лёгкая улыбка.

Я проснулась поздно, проспала завтрак и совершенно об этом не жалею. Мой организм давно так не отдыхал, хотя в душе всё равно была тревога и боль. Жар как рукой сняло… стоп. Я-то знаю единственную руку, которая могла его снять. Открыв глаза, я увидела ещё спящего в кровати Винсента. Он красив и безмятежен во сне, но на лбу залегли морщины.

Это мой муж.

Вчера Винсент притащил меня в часовню и насильно заключил со мной новую «сделку». Нельзя сказать, что я ни разу не допускала в своих грёзах мысль о браке с ним, но… всё это совершенно опошлено и безнадёжно отвратительно, как и всё вокруг меня. Он не спросил меня, а приказал. И всё для того, чтобы самом не жениться на Анне Гринден. Жениться на своей рабе выгодно: я и так и так не имею права ему возразить, ничего своего нет и всё моё и так его. Ему можно трахаться налево и направо без последствий, в общем, заключая этот «контракт» со мной, он ничем не жертвует.

Хотя теперь я приобрела титул, но, если честно, мне наплевать.

Герцогиня. Курам на смех.

Крадусь тихо, чтобы не попадаться на его глаза. Не могу смотреть в зеркало, тошнит от собственного вида, поэтому прохожу мимо отражения, даже не взглянув.

Приехав в Мордвин впервые, я увидела на своей кровати рабское платье и тогда… тогда громко рассуждала о том, что, чтобы не происходило вокруг меня, кто бы меня не покупал-продавал, я рано или поздно остаюсь наедине с собой у зеркала и смотрю на себя. Пока мне нравится тот человек в отражении, я – самодостаточна, и значит есть шанс. Мои глаза всегда блестели, я не сдавалась. Возможно хотела умереть, да, но и это было скорее из эгоизма, то есть из-за любви к себе.

А сейчас я не хочу смотреть в зеркало. Мне заведомо противно всё, что связанно с именем «Алиса», какие бы фамилии не стояли после, теперь это не важно, я ненавижу своё имя. Себя.

Встаю под тёплый душ, хочется кричать, но крик застрял где-то в горле комком. Не так я себе представляла замужество. Я до боли тёрла кожу в надежде освободиться от той грязи, в которой я погрязла. Она везде: в воздухе, лежит клубами на земле, в моих волосах, на моей коже, но теперь и во мне. Грязная я, грязная магия. Ненавижу.

Надо бы вернуть трезвость мыслей, а то стала истеричкой и всё хладнокровие отшибло, но я не хочу. Малодушие захлёстывает меня соблазнительной перспективой забыться, и я выхожу из душа, закутываясь в полотенце, всё это происходит на автомате.

Винсент ко мне не притронется, как и обещал. Он держит слово, живёт сделками. Может это и правильно…

В кровати пусто, в комнате тихо. Боковым зрением ловлю движение сбоку, поворачиваюсь и….

Мой крик так и не разрезал тишину, но я отпрыгиваю назад от зеркала, в котором из моего тела на меня смотрят чёрные глаза демона.

Как это возможно? Я в трансе Архимага? Почему я тогда в сознании, чётко мыслю? Боже, это снова какой-то кошмар… отворачиваюсь и смотрю на свои трясущиеся руки.

– Лис? Ты как? – говорит Винсента хриплым после сна голосом, стоя у меня за спиной.

Мне вдруг показалось, что я стою слишком неподвижно, как статуя, даже дышать перестала. Чувствую, кстати, себя так же: как что-то каменное. Винсент повторяет свой вопрос, вкладывая нотки заботы в свой голос. На меня это подействовало бы, если бы не… ах, да! Я – статуя с дьявольскими глазами. Вдох…

– Эй… искорка, не бойся… дыши. – говорит он и без страха смотрит в мои жуткие глаза, как будто это абсолютно нормальная ситуация, – Всё в порядке, ты привыкнешь… тебе больно?

Удивительно, но… нет! Как раз сейчас мне и не больно, лишь страшно.

– Милая, – позвал он меня и мягко улыбнулся, – Мы будем тренироваться, ты только не бойся. Хорошо хотя бы то, что вы с Квин теперь действительно одно целое – это здорово.

Что-то я не разделяю его щенячьих восторгов! Почему он улыбается? Снова смотрю на себя в зеркало и снова дурно.

– Как… это исправить?

Но я и сама знаю. Надо идти на боль, и я делаю усилие. Надо ли говорить, что в минуты перехода обратно вспоминается? То, что привело меня к Архимагии… Эхо тех пыток Некроманта, того жуткого облака грязной магии, которое рухнуло на меня, лишая дыхания, лишая возможности закричать.

А Винсент проходит через это ежедневно. Какой ужас…

– Ну? Как себя чувствуешь?

Мельком смотрю в зеркало, а оттуда на меня смотрит испуганная мордашка истерички, которая только и делает, что ноет. Зато глаза у неё человеческие, хоть это радует.

– Как человек, который взял ипотеку, два кредита под сверхъестественно-запредельные проценты, заложил дом, проиграл в покер свой пистолет, которым хотел выстрелить себе в висок и покончить этот цирк. В придачу за попытку самоубийства этого человека отлучили от церкви…