– И что ж вы ко врачу не пошли?

– Так не болит же.

– Лет через десять заболит, поздно будет править, надо будет делать сложное вмешательство. Пойдёмте-ка, я вами займусь. Родители ваши где? Очень интересно было бы пообщаться с такими беспечными людьми.

Ума не приложу, как он разглядел мою лопатку под свободной курткой. Рука у меня неправильно стояла, но я думал, что это из-за сломанной ключицы, и вообще уже привык.

Дядька оказался врачом-хирургом, аж целым завотделением, и я ему понравился, но клятва Гиппократа перевесила, первым делом он занялся моей лопаткой. Имя пришлось назвать первое попавшееся, а остальные данные медсестра спросить не успела, он меня утащил на исследования, а потом придумал мне и адрес, и родителей, и сам всё это записал. Я пролежал неделю у него в больнице, и он мне плешь продолбил вопросами о родственниках, о том, почему я так свободно прогуливаю школу и где вообще живу. Перевёл меня в отдельный бокс и начал совершенно явно проявлять внимание, и я ответил. Он залез в душу по самое не могу, но не настырно и не обидно, я ему почти всё рассказал, наврал только, что сбежал из детдома, с родителями у него промашка вышла, и признался, что имею опыт.

И только вторым делом он меня осчастливил и повернул это так, что всё оказалось в пределах медицинской этики: если пациенту некуда идти, его надо взять в семью.

К тому моменту я не подстригался уже три месяца. Он проколол мне уши, подарил серёжки и оформил под девочку, для хорошего хирурга и стрижка не проблема. Он же сделал мне и двухнедельный курс каких-то таблеток, чтобы юношеские прыщи вывести, а потом мне пришла в голову мысль попросить женских гормонов, но он это запретил под страхом стать уродиной, у них побочных эффектов больше, чем полезных. Через пару месяцев и без гормонов под мужским вниманием я расцвёл, мои ножки приобрели более-менее пристойный вид, и по квартире я шастал в женской одежде, хотя выйти в таком виде на улицу опасался.

Квартирку он для меня снял, приезжал каждую неделю, иногда даже два раза, в театр водил тайком от жены, и бантики завязывал. Не наигрался в детстве в куклы, наверное. Всё вместе это тянуло на статью о похищении ребёнка из низменных побуждений, но откуда доктору знать о таких вещах, а я ему рассказывать не стал.

Более всего ко мне подходило слово «содержанка», расходов на меня было немало. Квартирка была хоть и однокомнатная, но обставленная по первому разряду, ужинали мы на хрустале и мельхиоре, мебель финская и так далее. Украшений у меня уже в первый месяц стало больше, чем было у мамы, и одежда получше, и в магазин сходить было с чем. Правда, в очередях всё равно приходилось стоять, иногда только удавалось зайти в «Польскую моду» или в «Софию» по знакомству.

А потом он сказал, что в школу мне закончить всё-таки надо, но раз так сложилось, то можно учиться и на дому. Привёл ко мне какую-то страшную старорежимную старуху, которая, впрочем, оказалась всего-то навсего репетитором английского и французского, и велел учиться. Целый год она ко мне приходила по три дня в неделю и мучила часов по пять кряду всеми школьными предметами, но на иностранных языках, а в остальное время я мучился сам, потому что она принесла гору художественной литературы и первый том французской энциклопедии, велела прочитать, но словаря не дала. Ну я и заговорил, совсем не трудно это, если долбить каждый день. Она ещё и заставляла меня держать осанку, как благородную барышню, тоже пять часов подряд через день.

Ближе к зиме, когда одежда стала надёжно скрывать любое телосложение, я, наконец, осмелился выйти на улицу в виде девушки, но весной опять вернулся к джинсам и футболкам, страшно было изображать девочку на людях.

Должно же было быть в моей жизни счастье? Вот это оно и случилось, целых полтора года, и делиться этим я ни с кем не собираюсь.

Его посадили за незаконные пластические операции, которые он делал за деньги. Делал да и делал, не последним людям, между прочим, и никого это не волновало, пока он не взял однажды плату чеками «Берёзки», за которые срок полагался больше, чем за сами операции, а я даже передачу не мог ему отправить, потому что не член семьи. В тюрьме он и умер. Мне отказали в квартире, потому что платить было нечем, и остался у меня только большой запас знаний о предметах и явлениях на французскую букву «А» и книжка про Гекльберри Финна на английском, которая была в моей сумке, когда меня выгнали.

Потом был месяц приключений, про которые рассказывать противно, выжил я только потому, что успел продать свои серёжки до того, как их у меня отобрали. С тех пор в моей голове закрепилось одно умение – складно врать ровным голосом, сохраняя полную естественность, и две привычки: носить с собой складной нож хорошего размера, а не ту зубочистку, которая у меня была до того, и говорить о себе вслух только в женском роде.

Берём: швейцар гостиницы «Националь» – один, молоденький педик без определённых занятий – один, капитан КГБ – тоже один, перемешиваем, дальше нужно немного поболтать, потом педика отделяем и выдерживаем сутки в камере. На выходе получаем шлюху для работы с иностранцами. Мой третий, тот самый швейцар, красиво меня продал, а что ему оставалось, если капитан его прямо на мне поймал чуть ли не на рабочем месте. Швейцар со мной не церемонился, сразу после знакомства велел нацепить юбку и потащил на улицу, невзирая на моё смущение. Мне, в общем, понравилось, а он, видимо, это почувствовал и нагнул меня прямо в подъезде, где нас и накрыли.

На допросе я прибавил себе лет до девятнадцати, чтобы моему мужику не наварили срок за малолетку и спаивание оного, и тут начались странности. Капитан мне вопросы задавал, но ответы явно игнорировал, он у меня даже документов не спросил, да и сами вопросы были какие-то беспорядочные, уличных хулиганов и то лучше допрашивают.

Швейцар с работы полетел за аморалку, а меня, выходит, за аморалку на работу взяли, причём за ту же самую. Я бы хотел работать манекенщицей, замуж и детей, но вышло так. Назначил себе таблетки для приёма в двадцать пятый день рождения и перестал думать об этом.

Капитан моего мнения не спрашивал, он только удивился, когда увидел, во что я одет, и сразу сообразил, как пристроить к делу мальчика в юбке. Органам нужен осведомитель по работе с иностранными извращенцами, значит, оный будет явлен. Хорошие люди погибали в войну, чтобы сейчас жили такие любители аморалок, поэтому кому-то придётся поработать на благо страны. Я быстро сориентировался, начал выпрашивать чеки «Берёзки» для покупки хорошей проститутской одежды, официальное трудоустройство и небольшое жалование в семьдесят рублей – чеков он не дал, конечно, но заменил на хороший блат в магазине «Ядран», и на югославские шмотки я согласился, а остальное он дал без обсуждения. Но потом речь зашла о том, где мне жить; он сначала предложил общежитие, а когда я спросил, в какой душ можно будет ходить с членом в женских трусах, он всё-таки раздобыл ордер на однушку в малосемейке и потратил на это всего час. Зато совершенно по своей инициативе он сделал мне женский паспорт, прибавив ещё два года возраста, и записал на курсы английского и французского.

Насчёт паспорта сказал не обольщаться, он пройдёт только поверхностную проверку в милиции, но не тщательную, с сопоставлением разных документов, потому что фамилия Солодовьяненко в Советском Союзе не встречается совсем, равно как нет на свете и посёлка Перекат Смоленской области, где у меня место рождения и постоянная прописка. Существует, оказывается, картотека фамилий для оперативной работы, чтобы искать человека по нескольким буквам имени, и капитан иногда на спор с коллегами выдумывал фамилии, которых там нет. Короче, терять паспорт нельзя, замуж не получится, за границу не пустят и даже на работу устроиться можно далеко не везде. Нужно записаться в вечернюю школу, а то что ты за осведомитель, если ни органическую химию, ни Достоевского не проходил. Работу прогуливать нельзя, школу можно. К тому же, по паспорту мне двадцать один, то есть через четыре года нужно будет обращаться в паспортный стол за заменой фотографии, придётся теперь всё время лизать задницу начальству, чтобы это прошло без проблем.