– Это тот самый Бонавентура, которому все собирались поставить памятник на площади перед ратушей, но так и не поставили? – спросил принц, через мое плечо заглядывая в книгу и осведомляясь о том, что, на его взгляд, было скорее забавным, чем преступным упущением.

– Да, тот самый Бонавентура, – сказал я, не скрывая, что не нахожу в этом ничего забавного. – За то, что не поставили, может последовать наказание. Даже возмездие.

– Ну уж, ну уж… – Сальвадор счел нужным показать, что я слишком уж разошелся, и изобразил добродушное намерение меня укротить. – Я как-то в это не слишком верю. Возмездие! Мне кажется, это смешно. Смешной век – смешные угрозы.

Я пожал плечами, позволяя принцу думать, как ему хочется, но воздерживаясь от того, чтобы с ним согласиться. При этом я не стал указывать ему на Альфонсину, не предполагая, что через минуту принц сам заговорит о ней. Более того, из его слов станет ясно, что Альфонсина и есть то самое возмездие, от которого я его предостерегал.

Я почтительно встал, соблюдая все правила этикета, не позволявшие мне сидеть в присутствии принца.

– Прошу меня извинить…

– Ну что вы, что вы… Без церемоний. Сидите. Ваш почтенный возраст… Да и к тому же мы с вами давние друзья. Я, собственно, зашел посоветоваться.

– Я весь внимание, Ваше Высочество.

– Особого внимания тут не требуется. Просто… – сказал принц с напускной беспечностью, как говорят в том случае, когда на самом деле все не просто, а сложно.

– И все-таки я внимательно слежу за каждым вашим словом.

– За каждым? Ха-ха-ха! Но есть же слова пустые и праздные, не заслуживающие подобного отношения.

– Но не из ваших уст…

– Благодарю. Так вот я о чем… У моей жены, в ее прелестной, маленькой головке возникла идея. Идея отчасти спорная, если не сказать вздорная… Впрочем, не буду вам навязывать свое мнение, а лучше прислушаюсь к вашему.

– Какая же идея?

– М-ммм… как бы это выразиться, чтобы вам было понятно. В самой общей и, не скрою, парадоксальной форме эта идея сводится к тому, что отнюдь не Франция и не прочие европейские страны были источником истинной свободы, а… угадайте…

– Ну уж Азия сюда никак не подходит…

– Африка! – поправил меня Сальвадор, подставляя на место ошибочно названного единственно правильный источник истинной свободы. – Африка, Африка, дорогой мой. Во всяком случае, так полагает моя жена. Она ведь по крови… это вам, надеюсь, известно…

Я с молчаливой значительностью склонил голову, тем самым подтверждая свою осведомленность.

– Ну а в конкретной форме?.. – задал я наводящий вопрос.

– Вы об идее моей жены? Ее конкретное намерение – сложить с себя королевские полномочия, отказаться от королевских обязанностей, а заодно и привилегий, покинуть дворец, зажить частной жизнью и тем самым обрести истинную свободу, – после недолгой паузы принц решил, что я, наверное, не совсем его понял, раз смотрю с таким удивлением и растерянностью, и добавил: – Поясню на одном примере. Иногда дома, в интимной обстановке, Альфонсина самозабвенно исполняет для меня африканские танцы, босая, с погремушками. Вот истинная свобода! Но ведь на королевском балу такое себе не позволишь. А без этого она тоскует и хандрит. Поэтому готова плюнуть на все выгоды своего положения и вернуться к частной жизни.

– Ах! – невольно вырвалось у меня, хотя в иное время я умел сдерживаться от подобных восклицаний.

– Что означает этот ваш возглас? – принц кисло улыбнулся, показывая, что не все возгласы он встречает с одинаковым энтузиазмом.

Я с трудом нашелся что ответить.

– Пока он, вероятно, означает… означает лишь то, что для меня это полная неожиданность.

– Для меня самого тоже, признаться. Но вслед за чувством неожиданности в голову приходят некие соображения. Какие, например, соображения у вас?

– Поначалу я хотел бы знать о соображениях вашей жены…

«Если она способна соображать…» – подумал я про себя, но вслух, естественно, этого не высказал.

– Собственно, это уже должно быть ясно. Жена, по ее словам, хочет вырваться из удушающей обстановки дворца, где все поступки, суждения и фразы предписаны ритуалом, и зажить свободной, самостоятельной жизнью.

– А вы?

Сальвадор смутился и покраснел всем своим некрасивым, вытянутым лицом, мало изменившимся с той поры, когда он был ребенком.

– Я должен ради нее. Кроме того, Альфонсина мне внушает, что наш уход будет местью за автомобильную катастрофу.

– Простите, не понял.

– Ну, за смерть моей матери, сброшенной со скалы. Альфонсина называет это автомобильной катастрофой. Меж нами так принято, чтобы прислуга… и вообще… своеобразный тайный язык.

– И вы сами хотите мстить королеве, вашей родной бабке? Да еще таким способом? Вы же сведете ее в могилу. Королева и так слаба. К тому же не она это все подстроила…

– Не она, но с ее ведома. Впрочем, не уверен, что я хочу. Но если я откажусь… Альфонсина мне этого не простит.

– Не позволяйте ей верховодить. Извините, – я опустил глаза, сожалея о своей несдержанности в выражениях.

– Так вы считаете?.. – Сальвадор не придал значения моим извинениям. – Мне не следует слушать жену? Это ваш совет?

Я твердо ответил:

– Да, – и добавил для убедительности: – На том стою и не могу иначе.

– Я вам очень признателен. Очень… очень… – принц с благодарностью пожал мне руку, но, видно, у него еще оставались сомнения, которые он не решался высказать, и поэтому с замешательством поправлял замявшийся кружевной воротничок своего камзола.

– Что вас еще беспокоит?

– Возможно, это детские страхи, но Альфонсина припугнула меня своим колдуном. Еще она пригрозила, что в случае моего отказа уколет меня ядовитым ногтем.

– Так это правда, что у нее ядовитый ноготь и она выписала колдуна из глухой африканской деревни?

Принц торопливо поправился:

– Припугнула и пригрозила в шутку, конечно. А там кто его знает… Не хочу думать о плохом, но после этих танцев… от нее можно ждать всего. Горячая кровь. Африканка!

На этом мы и расстались. Напоследок Сальвадор попросил меня:

– Знаете, чем вы меня очень обяжете… при случае скажите королеве… – он задержался на пороге моей библиотеки, но сказал все-таки не о том, о чем собирался сказать вначале: – Скажите, чтобы в случае моей внезапной смерти памятник святому Бонавентуре перед ратушей все же поставили.

После этого Сальвадор удалился, и я не успел ничего произнести ему в утешение.

С королевой Ядвигой нас сближало то, что мы праздновали день рождения в один день – 13 мая. По этому случаю я обычно дарил ей огромный букет свежих роз, пользуясь тем, что цветоводство – один из самых распространенных промыслов нашего маленького королевства и среди срезанных утром роз всегда можно выбрать самые свежие и благоухающие. Следовало позаботиться лишь о том, чтобы число роз в букете не напомнило Ядвиге о ее возрасте и не совпало с количеством прожитых ею лет, иначе был риск навлечь на себя гнев разобиженной королевы и испортить ей праздник. Впрочем, свой день рождения она давно уже не считала праздником, о чем свидетельствовала ее милая и озорная оговорка: вместо «принимаю поздравления» – «принимаю соболезнования».

Мне же Ядвига дарила в этот день миниатюрное издание кого-либо из классиков. Причем ей доставляло особое удовольствие заметить, что эта маленькая книжечка содержит все сочинения Шекспира, Шиллера или Гете. Разумеется, это была шутка, но я принимал ее всерьез, тотчас принимался отыскивать какое-нибудь редкое стихотворение или пьесу данных авторов и, конечно же, находил – к великому удовольствию королевы. «Прочтите! Прочтите!» – требовала она, и я читал, правда, уповая при этом не столько на зоркость моих глаз, способных разобрать мельчайший шрифт, сколько на безотказную надежность моей памяти, позволявшей мне прочитать наизусть то, что, увы, не уместилось в столь солидном фолианте.