– Я виноват, Аньель.

Виктор не дал Венсану подойти ближе, так или иначе закрыв его собой. Он внимательно следил за Аньелем.

– Все те дни, которые ты провел, заперевшись в своей комнате в Пиенце. Все те разы, когда ты начинал говорить с «голосами», если они вообще были, или плакать на глазах у всех собравшихся. Все это время ты притворялся, потому что не хотел быть мне отцом? – голос Аньеля был полон яда.

Венсан закрыл глаза и тихо всхлипнул.

– Я ничего не выдумывал, – обиженно ответил тот.

– Хватит, Аньель. – Виктор завел руку назад и взял ладонь Венсана в свою. – Ничто из этого не было ложью. Твой отец болен. Но это не делает его слабоумным или немощным, как ты привык считать.

– Я больше не знаю чему верить, – произнес он и, развернувшись, покинул гримерную.

– Чарльз, иди за ним, чтобы он не сотворил чего похлеще выговоров. И, прости, что втянул тебя в это. – Люмьер, обняв Венсана, обратился к юноше.

– Это сложно. Он… Часто выходит из себя. Но забывает об этом. Я напишу вам в следующую субботу.

Служанка взяла со стола конверт и вручила его Гэлбрейту, а Виктор добавил:

– Я повышаю тебе жалование. Следи за ним, пытайся с ним сладить, если можешь. Если не в тягость.

– Спасибо, мистер Люмьер. Всего доброго.

– Беги за ним, Гэлбрейт, пока он не сотворил дерьма.

Чарльз вышел из гримерной, следуя за Аньелем, который успел уже преодолеть коридор.

Когда он ушел, Венсан опустился на пол и тихо расплакался. Все что произошло было определенно слишком сильным ударом для него. Голоса теперь беспрестанно твердили ему о том, какой он плохой отец, и он был согласен с каждым словом.

– Я хочу домой, – прошептал он сквозь слезы.

Виктор отослал прислугу собирать вещи и сел рядом с Венсаном.

– До дома слишком далеко. Сегодня мы останемся ночевать в отеле. Ты не против? Мы будем вдвоем. – Люмьер гладил де ла Круа по спине.

– Они правы, я никудышный отец. Наверное, мне и правда лучше исчезнуть, – слезы душили его, – я только причиняю всем неудобства. Теперь он ненавидит меня.

– Венс, милый, – Виктор обнял его, прижав голову к своему плечу, – он тоже не в себе. Аньель болен, и его болезнь изменила его характер. Ты моя семья. Разве этого мало?

– Они говорят, что я должен умереть. Аньель прав. Я лицемер. Я не хотел проводить с ним время и боялся его, – всхлипнул Венсан. Его речь была сбивчивой и прерывистой.

Виктор прикрыл глаза, крепко обняв Венсана, и тихо сказал:

– Прими истину, что он теперь ненавидит всех.

Маркиз ничего не ответил. Слезы все еще катились по его щекам, но теперь он чувствовал слабость во всем теле. Он легко поцеловал Виктора и вновь положил голову ему на плечо.

– В этом никто не виноват. И в этом виноваты все.

Люмьер прислонился виском к его виску, понимая, что дальше будет только хуже. Гнев выжигал Аньеля изнутри, то теплящийся, как искры в углях, то разгорающийся до пожара ненависти и вражды.

Стремительно покинув театр, Аньель прошел вдоль по Боу-стрит мимо вереницы экипажей. Он чувствовал, как его бьет дрожь. Достав портсигар, де ла Круа зажег папиросу и сделал глубокую затяжку. Казалось, весь мир буквально перевернулся. Он привык считать, что отец не в себе. Иногда, когда он приезжал на лето в Пиенцу, тот неделями молчал, не покидая своей комнаты. Их разговоры всегда были короткими и несодержательными, а во взгляде Венсана в эти моменты читался такой страх граничащий с ужасом, что Аньель всерьез беспокоился за его сердце. Периодически юноше даже казалось, что он его вовсе не узнает. Ему было приятней думать таким образом, ведь это было не так больно. Но, как оказалось, все это время его водили за нос. Работа над декорациями, подобными тем, что он видел сегодня в театре, требовала кропотливого труда и сосредоточенности. Ведь каждая деталь была тщательно проработана и выполнена с большой искусностью. А значит все это время его отец вел совершенно сознательную жизнь. Все его слезы, истерики и приступы были обычным фарсом. Его лишь удивляло, как Виктор тринадцать лет мог делать вид, что Венсан действительно страдает от какого-то недуга.

– Он лжец и лицемер, – шепнул кто-то по-французски из-за его спины.

Аньель резко развернулся. С ним поравнялась нарядно одетая пара, которая вероятно только покинула театр. Джентельмен легко кивнул ему и они прошли мимо.

– Вы правильно поступили, месье де ла Круа, – произнес другой голос.

На секунду Аньель почувствовал страх. Он не мог понять, откуда звучат эти голоса. Папироса выпала из ослабевших пальцев, но он не обратил на это никакого внимания.

– Он вас обманывал. Все это время он лгал вам. Ему был противен собственный сын. Разве можно это простить? – спросил первый голос.

Аньель медленно покачал головой. Нет, определенно он не мог простить отца. Кому бы ни принадлежал этот голос, он был прав.

– Вы должны положить конец его лжи, – проговорил третий.

– Но как я могу? – спросил юноша, все еще растерянно оглядываясь по сторонам.

– Я уверен, вы найдете способ, – ответил первый.

В этот момент кто-то коснулся его плеча. Аньель медленно развернулся, стараясь совладать с противоречивыми чувствами. Перед ним стоял Чарльз. На его лице застыло обеспокоенное выражение.

– Вот ты где. Я везде тебя ищу, – произнес он, поправляя сползшие на кончик носа очки. – Все в порядке?

– Он не должен ничего заподозрить, – снова заговорил первый голос. – Пусть этот разговор будет тайной. Обдумайте наши слова, месье де ла Круа.

Аньель чуть улыбнулся. Он сдержанно посмотрел на Гэлбрейта и вновь достал портсигар.

– Холодает, не правда ли?

Чарльз машинально кивнул. Ожидая увидеть друга в гневе, он мысленно приготовил себя к худшему, но Аньель, казалось, был совершенно спокоен.

– Спасибо, что познакомил меня с месье Люмьером. Я давно об этом мечтал.

Де ла Круа сделал затяжку и откинул прядь волос со лба.

– Мне жаль, что тебе пришлось стать свидетелем той жуткой сцены. Это было грубо с моей стороны.

Гэлбрейт слегка улыбнулся и пожал плечами:

– Главное, что все уже позади. Ты принесешь извинения?

Аньель с удивлением посмотрел на него и покачал головой.

– Это они должны извиниться передо мной. Пойдем, надо поймать кэб.

Чарльз рассеянно кивнул и вновь улыбнулся, надеясь, что Аньель не почувствует, какие противоречивые эмоции переполняли его в этот момент.

– Пойдем, – ответил он. – Это был долгий день.

Чарльз испытывал неоднозначные чувства. Аньель, с которым он познакомился в начале сентября совершенно отличался от того Аньеля, с которым он познакомился сегодня. Де ла Круа представлялся ему любознательным и милым юношей, очень красивым и воспитанным в лучших традициях французского высшего общества. Но то, что произошло, заставило его глубоко задуматься. Быть свидетелем семейно драмы – одно, и совсем другое быть человеком, которого ударили ни за что. Попытавшись сгладить ссору из-за того, что он невольно задел Аньеля разговором про его отца, он получил пощечину. Чарльз видел, как де ла Круа сдерживался, чтобы не разбить бокал и не воспользоваться именно им. Это пугало, и Чарльзу хотелось оставить Аньеля одного и пойти ночевать куда-нибудь в другое место, а лучше – поменять комнату в общежитии, но было это минутным желанием на эмоциях или же криком инстинкта самосохранения, Гэлбрейт пока не понял.

Послевкусие от изумительного представления в театре было испорчено всем тем, что произошло позже. Чарльз думал о том, сколько мистер Люмьер предложил в этот раз? Неужели ему, Чарльзу, теперь стоит не только присматривать за Аньелем и писать письма, но и пытаться сдерживать порывы гнева, которые были, как оказалось, внезапными и неуправляемыми, как гроза в летний знойный день? Гэлбрейт достал папиросы и закурил, остановившись на пару мгновений в переулке между домами. Им предстояло лечь спать в гостиничном номере, но Чарльзу желание оказаться под крышей и в теплой постели казалось чем-то из ряда вон выходящим, поскольку внутри Гэлбрейта все кричало о том, что этот день не мог кончиться настолько обыденно и правильно. И он предложил: