– Завали хлебало, пока я в натуре дыру в твоей башке не пробил!

– Отлично, Глеб! Просто отлично! Твой любимый метод. Отчаянная радикальная мера. А, знаешь, что нас отличает?!

– Знаю. Если не заткнешься, то через пару минут больничка тебе уже не поможет, – скалю зубы, но почему-то не решаюсь накинуться.

– Вот именно! В этом и есть наше отличие. Ты не способен рационально мыслить. Ты слишком эмоционален! Чувства захватывают твое сознание быстрее, чем ты успеваешь сконцентрироваться на важных деталях. Поэтому я и скрывал правду. Тебя нельзя было снова допустить до Захара. Нельзя, понимаешь?! 

– Так, значит, все же ты предатель?! – сейчас я уже начинаю сомневаться в правильности своего решения сохранить киллеру жизнь. 

– Я не предатель, Глеб. Я – якорь. Твой якорь, не позволяющий наломать дров. Не знаю почему я тогда взялся за тебя. Наверное, увидел родственную душу, ведь сам когда-то был на твоём месте – одиноким и сбившимся с пути. Твой отец помог мне, а теперь я помогаю тебе. Это справедливая плата за то, что он для меня сделал.

Я демонстративно хлопаю в ладоши.

– Отличная речь для предателя! – одновременно с этим говорю я. – Все эти годы ты знал, что Васнецова жива и молчал! Твоя помощь просто безгранична!

– Я не знал! У меня лишь были подозрения. Девочку хоронили в закрытом гробу, но на это не было никаких оснований. Я перепроверил все повторно, все заключения, ее вполне могли похоронить, как положено. Но я не стал делиться этими умозаключениями с тобой, потому что это означало бы крах всему! Это бы убило тебя! А последствия твоих истеричных действий можно было бы разгребать и по сей день. Твоя смерть стала бы бессмысленной и даже жалкой. Я просто дал тебе возможность поступить правильно.

– Правильно?! – злюсь я. – Так, что теперь я гоняюсь за призраком Марины Васнецовой, которую спрятали намного надежнее, чем можно. Меня водят по кругу! Мне хочется рвать волосы на голове от безысходности, мне хочется придушить каждого, кто встаёт на моем пути! И это правильно?! Такого исхода ты хотел?

– Это твой собственный выбор. Твоё решение. Не мое. Ты не хочешь отпустить прошлое. Нахуй тебе эта Марина? Она живет собственной жизнью, отличной от той, которая могла бы быть, не устроив ты тогда ДТП. Так или иначе, ты уже наказал всех. А теперь, погубишь ещё себя, если не остановишься. Прекратить поиски – это правильно. Оставить все, как есть – правильно. Ты должен понять такую простую истину уже сейчас, или станет слишком поздно.

– Ты же знаешь, как меня бесят твои нравоучения! – я проговариваю все сквозь зубы, мне действительно не нравится, когда меня поучают, а сейчас Пуля просто переходит все границы дозволенного.

– Потому что я прав? – даже с некоторой усмешкой спрашивает Вася.

Я достаю ствол и навожу дуло в сторону киллера.

– Твоё последнее слово, – зачем-то оттягиваю момент казни, сам не знаю почему.

– Желаю удачи в поисках собственной смерти, – отвечает Пуля и не спеша подходит ближе, в реальности готовый принять наказание.

Я какое-то время стою неподвижно, прицеливаясь, а затем, издав животный рык, опускаю оружие, и выхожу из палаты, хлопнув дверью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍***

Дома первым делом иду на кухню. Плескаю в бокал виски и усаживаюсь на высокий барный стул. Пуля не прав! Уверяю себя в этом, желая подкрепить собственные постулаты. Я понимаю, что жажда мести не самое правильное чувство, но мне необходимо довершить начатое, как воздух нужно.

Гора появляется в поле зрения в тот момент, когда я последним глотком опустошаю содержимое бокала.

– Кай, насчёт той клиники, – говорит он мне.

– Какой клиники? – не сразу понимаю о чем речь, потому что голова сейчас забита совсем другими вещами.

– В которой утром была Марина. Ты просил проверить.

– Да?! – теперь припоминаю, ожидая ответа.

– Девка беременна, ходила к врачу на осмотр, говорят аборт делать собирается.

Добивает. Просто добивает меня своим ответом. Изнутри и так кололо сотнями иголок, а теперь и вовсе толстыми шипами простреливает.

– И? Какой срок?

– Ну ребята не особо поняли, молоденькая медсестричка языком шевелила еле-еле, но, вроде как четыре недели, хотя в карте почему-то написано шесть.

«Может, это вообще не мои таблетки!» – проносится в голове, моментально ударяя в виски. Херачит, херачит долбаной пульсацией, сбивая с мыслей. Гонка была девятого августа, сегодня... девятое сентября. Четыре недели.

– Пусть придет ко мне. Буду ждать в своей комнате, – безразлично отвечаю, будто полученная информация совсем не тревожит меня.

– Все передам, Кай, – Гора удаляется, а я наливаю себе новую порцию горячительного напитка.

Цежу его небольшими глотками, не думая ни о чем. Мысли просто исчезли, создав в голове опустошающий вакуум. Я сижу так и смотрю в одну точку до тех пор, пока мобильник на столешнице не оживает. Снова Гора.

– Она с айтишником гуляет, говорит, у неё выходной, и ты не можешь заставлять ее делать то, чего ей не хочется, – докладывают мне. – Могу силой притащить, – уточняет Гора, – надо?

– Нет, – отказываюсь, – я сам.

Вот же дрянь! Доиграется. Марина и Максим прогуливаются по лужайке, скрашивая променад непринуждённой беседой. Невольно обращаю внимание на живот, в котором теперь спрятан мой наследник. Марина замечает меня и недовольно кривится.

– Я же сказала, что занята! – сообщает она мне, когда я подхожу ближе.

Моментально достаю волыну, одним резким, но четким движением направляю на айтишника. Не раздумывая, нажимаю спусковой крючок.

– Теперь свободна, – констатирую я, когда пуля находит свою цель, пробивая сердце.

МАРИНА

9 сентября 2020 года (наши дни)

– Теперь свободна, – говорит Глеб, а Макс падает замертво.

Это ужас, боль, отчаяние, всепоглощающее чувство несправедливости этого мира, в котором правят жестокие мерзавцы, решая в одно касание судьбу других, ни в чем неповинных людей. Все эти чувства сливаются воедино, моментально набрасываются на меня, когда я осознаю, что случилось.

В голове слышатся голоса девушек и парней у ночного клуба. Они визжат от ужаса, суетливо что-то выкрикивают, и теперь я понимаю их. Сама я молчу. Наверное молчу. Не знаю. В ушах гудит, точно меня оглушили звуком взорвавшегося снаряда.

Я падаю на колени возле друга, зажимая рану руками. Знаю, что это бесполезное занятие, но ладони самопроизвольно потянулись туда, в желании помочь. Не могу поверить в то, что все происходящее реально. Он не заслужил! Я знаю наверняка! Кто угодно, только не Максим.

Сильные руки поднимают меня с колен, оттаскивая назад. Понимаю, что это Глеб. Не вижу, а просто чувствую. Я вырываюсь, не желая сейчас находится с ним наедине, даже просто видеть Кайданова в поле своего зрения. Но он сильнее. Держит крепко, а мои движения настолько хаотичны и жалки, что не способны породить хоть какое-то стоящее сопротивление.

– Уберите здесь, – как сквозь вату слышу приказ, от которого ненависть только усиливается. Глеб говорит так, будто Максим не человек вовсе – всего лишь мусор, не стоящий ничего, а только заливающий своей кровью бесподобную, все ещё зелёную, лужайку.

Мужчина затаскивает меня в дом, несёт на второй этаж. К себе. Все это время я брыкаюсь. Беспомощно болтаю лапками в воздухе. Чувствую себя настолько разбитой, что не могу сосредоточиться даже на собственных попытках выбраться.

Глеб швыряет меня в кресло, но я тут же подскакиваю на ноги. Кай смеряет меня грозным взглядом, дающим понять, что я в западне. Качаю головой, глядя на него. Вижу монстра. Хладнокровного, беспощадного монстра, которого полюбила. Эта мысль проносится в голове, как стрела, поражающая сознание. Именно в этот момент, почему-то только сейчас, я поняла, что влюбилась. Потеряв контроль над разумом, дала возможность освободиться признанию, давно живущему во мне, но спрятанному так глубоко, что выбраться наружу оно смогло лишь в стрессовой ситуации.