– Повторяю – захлопни рот! Не жди, когда придётся сделать это насильно! Мы с твоим отцом много лет в десна бились, практически с самого начала вместе были, я последний, кому была выгодна его смерть. Так что, давай, прячь игрушку, пока не поранился, да язык в глотку поглубже засунь, а то рискуешь нарваться на реальные неприятности, мальчик, – злобно выплевывает в меня папин друг. Правда, правильнее будет взять это слово в кавычки, учитывая, что именно он испортил все камеры за день до происшествия. Он же занимался охраной нашего дома, потому что у отца попросту не хватало на это времени.

– У меня есть доказательства, – спокойно отвечаю я, но в этот момент начинаю чувствовать, что меня снова ведёт. А гул в голове, так и вовсе, не прекращался все это время, – и я готов продемонстрировать их любому, кто усомнится в моей искренности. Но, тем не менее, советую этого не делать, – кровожадно ухмыляюсь, предчувствуя скорую развязку.

– Ты блеф... – предатель не успевает договорить, потому что в этот самый момент я пускаю предназначенную для него пулю, попадающую прямиком в сердце ублюдка. Он падает на пол, и бордовая кровь разливается под ним темной вязкой лужей.

– Может, кто-то ещё желает высказаться? – уточняю я, обращаясь ко всем сразу.

Атмосфера накаляется пуще прежнего. Напряжение висит вокруг нас, затрагивая своей свинцовой тяжестью абсолютно каждого гостя родительского дома. Я уже вижу, как часть мужчин скалит зубы, готовясь взяться за оружие. Но никто из них не принимает опрометчивых решений, ведь в помещении есть люди, гораздо более значимые, чьё мнение нужно выслушать до того, как взять на себя смелость претворять в жизнь собственные позывы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Ты действительно можешь подтвердить свои слова? – задаёт вопрос другой отцовский кореш, внимательно изучая мою реакцию. – Это серьезный проступок, Глеб, если ты лжёшь, то тебя ожидает весьма неприглядная участь.

– Конечно, Анатолий! Я не настолько глуп, чтобы лезть в пекло, не имея при себе доказательств, – раздраженно отвечаю и тоже буравлю собеседника взглядом.

– Признаюсь, Глеб, поначалу я сомневался в тебе, в том, что ты справишься и в том, что тебе это нужно. Но теперь вижу – ты похож на него. Валентин был точно таким же в молодости, один в один... – при упоминании отца, мужчина тяжело вздыхает, а на лице появляется некоторое подобие добродушной улыбки. – Я поддержу тебя в качестве лидера, если ты, конечно, сам этого хочешь.

Два дня спустя 

– Как дела? – спрашиваю у Пули, ввалившегося в мою комнату.

– Выкарабкались... – спокойно отвечает Вася. – Все, кроме девочки. Сегодня умерла, не приходя в сознание.

– Сука! – со злостью ударяю кулаком по столу.

– На что ты вообще надеялся? – киллер пытается успокоить меня. – Там подушек безопасности больше, чем у тебя зубов!

– Я все равно убью его! – рычу. – И на этот раз не облажаюсь.

– Слушай, Глеб. Нам ещё повезло, что Захар замял все. Просто не обратил внимания на твой поступок. Он умный мужчина, тоже понимает, что война ни к чему.

– Может, мне в зад его за это поцеловать?

– Нет. Достаточно оставить в покое. Или ты можешь убить Захара, навсегда прекратив его страдания по умершей дочери. Тебе решать. Но я уже говорил: смерть – слишком гуманная форма мести.

МАРИНА

7 августа 2020 года (наши дни)

Говорят, глаза – это зеркало души. Хрена с два! Зеркало души – это наши поступки, то, что мы делаем. Точнее, наше отношение к ним, то, с какими чувствами мы совершаем то или иное деяние, как относимся к нему. Мы можем прятаться от других, то и дело надевая маски, скрывающие настоящие эмоции, выдавать желаемое за действительное, навязывать людям лживое впечатление о нас. И только мы сами знаем, что скрывается внутри, что закрыто от посторонних глаз, но совершенно точно показывает нас настоящих.

Когда мне было шестнадцать, меня изнасиловал наш охранник, Аркадий Иванович. Я молила его отпустить меня, не трогать, но несмотря на все усилия, мне не удалось свернуть его с намеченной цели. Хотя, в чем-то мне и повезло: престарелый самец вовсе не был половым гигантом, а был обычным алкашом, работающим в детском доме за копейки, поэтому весь этот принудительный половой акт длился, в общем-то, совсем не долго, если не сказать, что оказался для насильника непростительно коротким.

Я никому не рассказала о произошедшем. Но вовсе не из-за того, что мужчина пригрозил мне расправой, а это было. Просто не хотела лишнего внимания к себе. Но я не забыла. Вынашивала идеальный план мести. Такой, в котором не будет ни единого изъяна. Такой, который принесёт мне свободу от ужасных воспоминаний. Такой, что я смогу освободиться от гнетущей злости, поселившейся в тот день внутри меня.

На все про все ушло около месяца. Я незаметно стащила на кухне нож и была полна решимости. Держала острый металлический предмет под подушкой, до тех пор, пока не настал его черёд. Незаметно, словно тень, я прокралась ночью в каморку обидчика, пока он мирно похрапывал на рабочем месте.  

Сильнее сжала в кулаке рукоять ножа, а затем занесла его над Аркадием Ивановичем. Занесла и... Опустила руку обратно. Не смогла. Испугалась. Но не того, что собираюсь лишить человека жизни и не последствий, грозящих мне за это. Себя испугалась. Того хладнокровия и безразличия с которым собираюсь это сделать. Я не находилась в состоянии аффекта, не считала себя жертвой, все что у меня осталось – лишь неприятные воспоминания и гнев на то, что такие люди в принципе ходят по земле. 

Я испугалась того, что с такой легкостью на сердце собираюсь лишить этого человека самого дорогого, что есть у каждого из нас, его, пропитанной насквозь спиртным, но все же жизни. Будто это естественное занятие для меня. Будто меня вовсе не терзают душевные волнения по этому поводу. А они и не терзали. Всю ночь я прорыдала в подушку. От отчаяния, обиды за себя. Признать, что я вовсе не единорог, какающий мармеладками, было чертовски больно.

В ту ночь я пообещала себе, что никогда и никому не покажу эту сторону своей личности, и сама забуду, что способна на такое. Прошло четыре года и все вернулось. Душевную черноту не спрятать. Она всегда внутри и ждёт шанса выбраться наружу, ждёт, когда придёт время показать своё истинное лицо. Ты можешь с сожалением смотреть на свою жертву, но выстрелить не моргнув. Так что глаза не показывают нашу душу, они ее прячут.

Я покидаю крышу вслед за Глебом, унёсшим с собой оружие. Воспоминания четырёхлетний давности и новая боль охватывают меня в один миг, жалят, как пчелы, не оставляя живого места. Теперь я знаю наверняка, что академия не ломала меня. Я была такой всегда. Миловидной снаружи и уродливой внутри. 

Влетаю фурией в нашу с Максом комнату, где молодой человек, усевшись на кровати в позе лотоса, стучит по клавиатуре на ноутбуке. Со всей силы хлопаю дверью.

– Марин, ты чего? Что-то случилось? – обеспокоено интересуется сосед, отложив компьютер в сторону.

– Ты спрашивал какая я, – на эмоциях отвечаю. – Хуевая я, Максим! ХУ-Е-ВА-Я! – произношу это слово повторно и по слогам, чтобы парень не подумал, что ослышался. – Я такая же, как они, – указываю рукой на дверь. – Такая же гнилая внутри! 

Максим смотрит на меня ничего не понимающим взглядом. Переваривает все то, что я только что выплюнула в него. Скорее всего, соображает, как можно меня поддержать. А я снова хватаюсь за рюкзак, который по приходу швырнула на кровать, и рваными движениями пытаюсь открыть его, сражаясь с молнией, не желающей поддаваться моим нервным конечностям. Достаю из рюкзачка фотку и протягиваю Максу.

– Знаешь его? – спрашиваю.

– Нет, – берет фотографию в руки, – а должен?

– Этот парень работал на Кая какое-то время. Сейчас ты занимаешь его место. А сегодня... Пару часов назад... Его не стало. Не стало, Макс! И это я убила его! Я! Просто за то, что он когда-то помогал Глебу! – выдаю все на эмоциях, фактически кричу, точно бьюсь в агонии от происходящего.