В своих кошмарах она убивала ангела так много раз, что, если бы все происходило наяву, мир бы давно уже был избавлен от покровительства Богини Жизни. К ней приходили и другие видения, как радостные, так и еще более пугающие. Часто она видела себя идущей по усыпанному телами полю, одетой в кровавую демоническую броню, со сдвоенными мечами в руках. Перед ней, оставляя глубокие трещины на выжженной земле, шагал сам Повелитель Смерти, ужасный лорд Халлэйт, а за ее спиной до самого кровавого горизонта простиралась армия, состоящая из несметных полчищ демонов и мертвецов.

— Веди меня к победе, родная! — кричал темный лорд, и она в ужасе бросала на землю мечи и пыталась исчезнуть, но бежать всегда было некуда: со всех сторон ее окружали лишь смертоносные создания и изрыгающие огонь скалистые разломы.

Она никогда не видела лица взывающего к ней командира, лишь прикрывающий его могучую спину ярко-алый плащ, развевающийся под порывами огненного ветра, да венчающую голову корону с огромными лосиными рогами. И перед ним всегда простиралась бесконечная гладь лазурного океана.

Ни один сон не был ей до конца понятен, некоторые, она думала, и вовсе приходили к ней из какого-то иного измерения. Самым удивительным из них был тот, в котором она впервые в жизни почувствовала себя абсолютно счастливой: она лежит на краю бассейна, дно которого усыпано желтыми кристаллами, опустив руку в сверкающий поток, пытаясь зачерпнуть золотистую воду, но в ее маленькой ладошке та снова становится обычной, прозрачной. Недовольно глядя на отца, стоящего неподалеку, она обиженно надувает губы, готовая заплакать от подобной несправедливости, но тот лишь, смеясь, кивает ей головой.

— Иди искупайся, пока совсем не стемнело.

Услышав это, она радостно бежит по деревянным мосткам к небольшому озерцу, расположенному у самого основания холма, и, скинув легкое платье, с ходу бросается в согретые за день прозрачные воды. Выныривая, она видит, что отец хохоча машет ей рукой, а рядом, словно ангел, появляется в белоснежном платье ее мать и направляется прямо к ней, недовольно качая головой и протягивая ей огромное пушистое полотенце. Этот сон снился ей нечасто, последний раз несколько недель назад, и то был омрачен тогда невнятным продолжением.

Она протягивала матери руку, жадно впиваясь глазами в ее мягкое, по-детски наивное личико, когда картинка вдруг резко оборвалась. День сменился ночью. Она нашла себя на огромной постели, прикрытой прозрачным балдахином. Где-то за окнами шумел ласковый поток, словно бы прямо за стенкой находился небольшой водопад. Но вместо умиротворения ее внезапно охватила неведомая тревога. Судорожно вглядывалась она в темноту за окном, силясь понять, отчего ей так неспокойно. Тонкая ткань колыхнулась, и она словно кожей почувствовала чье-то присутствие. Привстав на кровати, она увидела сидящую перед ней на низеньком табурете прекрасную девушку. Переливающиеся всеми цветами радуги волосы мягкими волнами окутывали ее с головы до ног, струясь по полу до самой кровати; большие розовые глаза глядели на нее ласково и дружелюбно. На коленях она держала позолоченную семиструнную кифару.

— А это, сестра, твоя любимая, — звонко сказала она и нежно дотронулась до струн надетой на палец костяной пластиной, и комнату заполнили нежные чарующие звуки.

Аделаида, ничего не понимая, сидела на кровати за беспокойно колышущимися полотнами невесомой вуали, стараясь наслаждаться виртуозной игрой прекрасной незнакомки, но с каждым новым фрагментом отмечала про себя все чаще врывающиеся в гармоничную мелодию минорные мотивы.

— Довольно! — вскричала Аделаида, почувствовав усиливающийся с каждой последующей нотой драматизм, и девушка в ту же секунду замерла, обдав ее непонимающим взглядом; натянутая до предела струна с резким звоном лопнула.

От неожиданности она зажмурилась, а когда открыла глаза, девушки на прежнем месте уже не было: вместо нее стоял, пронизывая Аделаиду своими бездонными глазами, сам Хаэл. Смущенно прикрываясь руками, она понимала, что не может отвести от него взгляд. Как и в зале с ангелом, она прекрасно знала, что будет дальше, и чувствовала, что при всем желании не может этого изменить.

— Это неправильно, — чуть слышно прошептала она, вздрогнув, когда он, откинув полотно балдахина, развевающееся под порывами непонятно откуда взявшегося в небольшом помещении ветра, осторожно присел на край ее необъятной кровати.

— А кто вообще решает, что правильно, а что нет? — низким, сдавленным голосом спросил он.

И затем она почувствовала его дыхание, как его прохладная рука коснулась ее щеки.

— Нет, — вскричала она, с силой отстранив его, и в тот же миг почувствовала, что бежит, бежит босиком по холодной земле так быстро, как только может, и деревья мелькают по сторонам, и внезапные острые камни и сучья режут ее ступни и бедра, а свисающие с веток лианы пытаются задержать ее, задушить в своих тонких, жестких объятьях, как, споткнувшись о корень огромного дерева, она падает лицом во влажный мох и начинает проваливаться в бесконечную темноту, в самую глубокую в мире бездну, откуда никто еще никогда не смог выбраться прежним.

Открыв глаза, она удивилась, что находится не дома, на мягких шкурах, рядом с Сальвией, а там же, где упала до того, как потеряла сознание: в темном, сыром лесу, пропитанном запахами грибов и лишайников. Подняв голову, она, к своему удивлению, обнаружила, что сидит под невероятно огромным деревом, закрывающим небо своей необъятной кроной на многие метры вокруг. Древние ветви его скрипели где-то высоко-высоко над головой, словно в небесах. Не успев больше ничего рассмотреть, Аделаида согнулась пополам, почувствовав внезапную резкую боль в животе. Ощущения были странные, непривычные, пугающие. Внезапная ярость овладела ей и вскоре смешалась в ее груди с небывалым отчаянием и скорбью. Превозмогая страдание, она произносила молитву за молитвой, силясь понять, откуда внутри нее взялась эта ненависть ко всему живому, ведь вот оно — звездное небо, такое прекрасное, такая мягкая трава у ее босых ног… И тут ее словно бы начало разрывать изнутри: что-то бесновалось в ее чреве, и боль была такая, что она невольно зарычала, обхватив гигантский ствол обеими руками и повиснув на нем. По ее ноге вдруг потекла струйка теплой воды, и еще одна, а потом ей показалось, что все ее тело резко разбилось на сотни частиц, и… она в ужасе проснулась.

Аделаида сидела на высоком морском берегу, наслаждаясь неспешной, монотонной песней волн. Обычно после подобных снов она неслась в деревню, в Храм Эйнхасад, где падала у алтаря на колени и, заливаясь слезами, умоляла всесильную Богиню Света очистить ее сердце от разрушающей его тьмы. Сотни раз в самых искренних своих молитвах она вопрошала, отчего Эйнхасад избрала среди всех целителей королевства именно ее, недостойную, не способную совладать со своими самыми низменными желаниями. Она обращалась к матери, к явившемуся к ней однажды на помощь мудрецу Айнховенту, к божественному старцу Анаис, но все ее чаяния оставались без ответа. Той ночью она впервые решила больше никуда не идти и не ждать милости от судьбы и, лишь поудобнее устроившись под кроной невысокого раскидистого дуба, пребывала в гармонии с природой и целым мирозданием, вспоминая слова смотрителя их островного маяка.

«…Вы когда-нибудь смотрели на море? Смотрели по-настоящему? — задавал старик Роксвелл вопрос каждому, кто наведывался в его башню. — Если вы будете смотреть на него достаточно долго, то поймете, что оно живое. И если вы будете настойчивы и терпеливы, то непременно узнаете предания и секреты, что оно таит. Будьте внимательны, и оно покажет вам себя со всех сторон. Обычно оно спокойное и тихое, но вряд ли на свете есть что-либо столь же ужасное и неуправляемое, как бушующее море. Но даже тогда на него невозможно сердиться, можно только любить…»

Аделаида прикрыла глаза и слилась с бесконечным морским горизонтом и окружающей ее тишиной теплой летней ночи.