На набережную медленно выходили люди. Птицы оседали на камнях и ждали, когда какой-нибудь добряк остановится и покормит их. Вскоре гул транспорта стал перебивать шум разбивающихся волн. Пена скрывала камешки, а затем откатывала назад, чтобы снова обрушиться с пущей силой. Вдалеке проплывали грузовые корабли, и изредка доносилось их низкое гудение. Катера кружили с раннего утра, дребезжа лопастями. У причала ждали своего часа маленькие рыбацкие лодки и туристические парусники; покачиваясь на волнах, они с минуты на минуту должны были отправиться в плавание.

Вытерев последнюю слезу, я покинул пирс и побрёл к автобусной остановке. До начала пар в университете оставалось чуть меньше десяти минут, и я мог не успеть к началу, но это меня не волновало. Я неторопливо поднимался по улице, подавляя неистово сильное желание вернуться в мастерскую.

Когда автобус подъезжал к университету, я натянул на лицо медицинскую маску, чтобы скрыть раскрасневшуюся кожу. Алые пятна покрывали мои щёки. Я глянул в зеркало заднего вида и зажмурился: было мерзко смотреть на себя. В отражении я не мог узнать того Джозиаса, которого привык видеть с самого рождения. Я был непоседой и весельчаком, а за лето стал молчуном, который не одарит собеседника и словечком. Когда двери открылись, я ступил на площадь и неуверенно поплёлся к главному входу университета.

Дедушка пытался договориться с моим отцом прошлым вечером. Он разговаривал с ним около двух часов, обозначая крайнюю важность моего образования. Тогда отец перезвонил мне, но по голосу я слышал, что он опустошил далеко не одну бутылку. Его язык заплетался, но уловить мысль мне удалось. Я в который раз пообещал не прогуливать занятия, а отец – бросить пить. Мы оба знали, что тут же нарушим обещания. Дедушка места себе не находил.

Я заставил себя появиться на первой паре, хоть и опоздал на тридцать минут. Быстро преодолев расстояние от остановки до крыльца, я взбежал вверх по ступенькам и шмыгнул за дверь.

Холл университета был роскошным. Высокие колонны упирались в потолок, украшенный старинными, местами выцветшими фресками с изображениями ангелов и божеств. Величественные картины приковывали к себе внимание первокурсников, и я не стал исключением. Рассматривая запечатлённые в движении фигуры, я начинал вглядываться в мельчайшие мазки. Удивительно, но ни один из них не был случайным. Умелые художники отводили каждому своё место, и это поражало меня.

Мне доводилось наблюдать, как дедушка Иоаннис создавал свои картины. Процесс их написания оказался намного тяжелее, чем я думал – это кропотливая работа, требующая внимания к деталям и постоянной собранности. От Иоанниса я многое слышал о творчестве Николаоса Гизиса – думаю, именно он был его кумиром. Изображение с картины «Тайная школа», которое пользовалось популярностью, даже было помещено на бонкноты Греции начала двадцатого столетия.

Я тихо прошёл в нужную аудиторию. Через окна заливался белый свет, освещая просторное помещение. Профессор Маккас ходил вдоль длинной, исписанной мелом доски, и рассказывал студентам материал. Он активно жестикулировал, переходя с одной половины доски на другую, и попутно задавал вопросы аудитории. Я присел на скамью у самого входа и беззвучно достал из портфеля тетрадь.

Профессор Маккас подходил к подбору учебного материала чрезвычайно ответственно. Согласен, высшая математика – никакие не шутки, но у меня не было настроя разбираться в новых формулах и сопровождающих их примерах. Педагог недолюбливал прогульщиков – это я понял сразу после первой пропущенной лекции, – поэтому, как бы тихо я себя не вёл, его внимание было обращено на меня.

Я повернул голову вбок, скрываясь от грозного взгляда Маккаса, и оглядел присутствующих студентов. Все внимательно слушали педагога и делали заметки в тетрадях, пока я водил концом ручки по полям.

Лицо Леи будто бы оживало, когда я смотрел на её неумелые портреты в моей тетради. Её мягкие черты лица не были свойственны девушкам, которых я встречал ранее. В этой девушке была загадка, но в то же время дружелюбное выражение говорило само за себя. Она была сложна и проста одновременно, и это меня привлекало.

– Три, – послышалось на другом конце моего ряда.

Педагог изменился в лице. Уголки его губ чуть поднялись и утонули в пухлых щеках, покрытых чёрной щетиной.

Я чуть наклонился вперёд, чтобы посмотреть на отвечающего. Девушка сидела у противоположного края ряда. Её волосы были убраны в хвост, но всё равно рассыпались на плечах и щекотали голую шею.

– Вы превзошли себя, Лея, – профессор взял в руки мел и приписал цифру к примеру. – Ответ верный. Подскажите остальным, какими именно формулами Вы воспользовались, чтобы решить данный пример.

Больше сорока пар глаз были устремлены прямо на девушку в коляске, но она держалась. Лея спокойно объясняла решение на ломаном греческом, тем не менее её можно было понять. Да, она допускала незначительные ошибки в произношении, но от этого слушать её не становилось менее приятно.

Профессор поблагодарил девушку и вдруг обратился ко мне:

– Джозиас, что Вы думаете по поводу решения Леи?

Я с трудом оторвался от неё. Мне пришлось подпереть челюсть кулаком, чтобы та ненароком не отпала. Лея за три минуты истолковала длиннющий пример, записанный корявым почерком Маккаса, а я успел лишь написать число в углу страницы.

Все уставились на меня, как Зевс на обворожительную Геру, изображённую на фресках в холле. Мне будто со всей силы дали под дых и выбили из лёгких весь кислород. Я отложил ручку на край стола, стянул медицинскую маску с лица и сделал несколько глубоких вдохов. Педагог устало вздохнул:

– Джозиас, Лея, задержитесь, пожалуйста, после лекции.

Я вспоминал встречу с Леей у крыльца университета, и муки совести терзали меня своими чёрствыми лапами. Я вёл себя, как кретин. Только полнейший идиот мог забыть представиться при знакомстве, и, кажется, я оказался им.

Мы с Леей были полными противоположностями. Она смотрела в будущее, а я не мог забыть прошлого. Девушка не жила мечтами прекрасного далека – она стремилась осуществить их, а я прокручивал в голове события прошедших месяцев, пытаясь отрешиться от реальности.

Я бросал взгляды на Лею через всю аудиторию. Она выглядела собраннее меня. Девушка переворачивала страницы тетради, списывая пример за примером. Профессор Маккас на протяжении всей лекции обращался к Лее с вопросами, а та безошибочно ему отвечала, поправляя сползающие очки.

Лея обладала острым умом – вряд ли кто-то мог сказать, что она была дурна. Грамотно выстраивая предложения на иностранном языке, она общалась с преподавателем и делала решительные шаги к получению знаний. Одним своим присутствием Лея смущала остальных студентов, так быстро меркнущих на её фоне. Профессор восхищался девушкой – чего греха таить, я самы был поражён её целеустремлённости.

Я обожала планирование с раннего детства. Когда мне было пять, я помогала маме с папой составлять списки покупок, а спустя год уже могла похвастаться ежедневным расписанием. Мне приходилось из кожи вон лезть, чтобы точно-точно рассчитать часы и минуты, затраченные на то или иное дело, но в конце я всегда чувствовала приятную усталость. Именно тогда зародилась моя любовь к планированию.

Мне приносило удовольствие осознание, что в моих руках столько силы, что одним взмахом гелиевой ручки я могу вершить над судьбой. И, когда мне приходилось добавлять строчку к списку дел, я невольно улыбалась от уха до уха.

Благодаря планированию моя мечта осуществилась. Год моральной и умственной подготовки, месяцы практики разговорного и письменного греческого языка с нанятыми преподавателями, тысячи прочитанных страниц литературы – и вот я в Афинах. Стоит выглянуть из широкого окна университета, как вдалеке можно заметить знаменитый Акрополь. Я пересмотрела бесчисленное количество фотографий в сети, но вживую всё выглядело куда грандиознее.